Странная война 1939 года. Как западные союзники предали Польшу

Немного позже в то же утро бывший немецкий посол в Италии Ульрих фон Хассель, один из наиболее решительных членов группы противников Гитлера, посетил английского посла Невилла Гендерсона. Они обсудили визит Чиано в Зальцбург, но, видимо, не были знакомы с подробностями. Гендерсон был настроен довольно пессимистично и считал, что все шансы складываются в пользу войны. Фон Хассель оставался недолго и вернулся домой.

Во второй половине того же дня к фон Хасселю пришел Гизевиус «в состоянии сильного возбуждения». Он сообщил Хасселю точное краткое содержание всего того, что Гитлер сказал армейским командирам в Оберзальцберге. В результате, сказал Гизевиус, отменен съезд партии в Нюрнберге и ведутся приготовления в Верхней Силезии, чтобы спровоцировать поляков таким образом, что война станет неизбежной. Гизевиус добавил, что Гитлер не верит в возможность вмешательства западных держав, но он готов к нему, если они все же вмешаются. Но больше всего потрясло фон Хасселя сообщение Гизевиуса о будущем соглашении Германии с Советским Союзом.

Теперь очевидно, что Гизевиус, должно быть, получил эту информацию либо от Вайцзеккера, либо через Эриха Кордта. Это были наиболее важные сведения, которые до сих пор доходили до противников Гитлера. Фон Хассель немедленно связался с Гёрделером, а Гизевиус сообщил об этом другим ведущим членам «сопротивления». К вечеру все главные члены оппозиции были полностью информированы о подробных планах Гитлера. Кости брошены, и сделан выбор в пользу войны, независимо от того, что будет дальше.

И здесь мы подошли к первому критическому моменту несостоявшейся битвы. У нас нет прямых подтверждений того, что информация относительно совещания в Оберзальцберге 14 августа и принятых там решений была передана в британское или французское посольство или в аппараты военных атташе. Но мы должны исходить из предположения, что такой человек, как фон Хассель, встречавшийся с Гендерсоном по любому важному вопросу, или Кордт, Остер или сам Гизевиус, поддерживавший постоянные контакты с западными союзниками, не упустил бы случая передать им столь важную информацию. Однако факт остается фактом, что, насколько это удалось проверить, ни министерство иностранных дел, ни военное министерство не были поставлены в известность 15 августа или около того о том, что Гитлер принял решение начать войну, решение, которое имело большее значение, чем все остальные. Нигде не зафиксировано, что кабинет или комитет по внешней политике кабинета знали об этом; имперский Генеральный штаб определенно ничего не знал.

Британскому послу в Берлине сэру Невиллу Гендерсону, очевидно, о решении Гитлера ничего не сказали его немецкие друзья, разделявшие с ним беспокойство о сохранении мира и всячески поддерживавшие его усилия добиться в последний момент посредничества Чемберлена, чтобы вынудить поляков принять минимальные требования Германии. Еще 16 августа, через два дня после совещания в Оберзальцберге, Гендерсон написал пространное личное письмо Вильяму Стрэнгу, служившему в министерстве иностранных дел. Оно было более откровенным, рассудительным и более личным, чем обычные служебные донесения Гендерсона; в нем был один характерный абзац, который подтверждал, что Гендерсон мог не иметь ни малейшего представления о принятых в Оберзальцберге решениях, когда он писал это письмо. (Даже много позже, уже после начала войны, когда Гендерсон писал свои мемуары, он не имел никакого представления о проведенном Гитлером совещании 14 августа.)

Ссылаясь на краткое содержание беседы Гитлера с швейцарским верховным комиссаром Лиги Наций в Данциге 11 августа (за день до того, как Гитлер принял Чиано), Гендерсон пишет: он убежден что «Гитлер говорил правду, когда он заявлял, что в этом году сдерживал своих генералов. Из всех немцев, хотите – верьте, хотите – нет, Гитлер занимает самую умеренную позицию по Данцигу и польскому коридору». Ни один человек, знавший о характере совещания в Оберзальцберге, не стал бы так писать.

И мы подходим ко второй загадке, связанной с совещанием в Оберзальцберге 14 августа. Могли ли руководители оппозиции Гитлеру решить ничего не сообщать британцам и французам и тем более полякам о том, что Гитлером принято окончательное решение начать войну против Польши? Могли ли они решить, что, если сообщат Чемберлену, что ни посредничество, ни новая конференция не предотвратят развязку войны, исчезнет последняя надежда на мирное урегулирование? Могли ли они предпочесть согласиться с доводами Гитлера, что за быстрым разгромом Польши Германия скорее обратится с щедрыми мирными предложениями к Британии и Франции, чем предстанет перед единственной другой реальной альтернативой?