Походы и бои продолжались, нас бросало то в одну, то в другую сторону. Но война уже затухала. Из боя под Вильной мне наконец удалось вывести остатки двух рот, и мы укрылись за цепью литовских озер, где мы должны были окапываться.
Ночью мы расположились на естественной оборонительной позиции — за озерной запрудой, в спешке рыли окопы и ожидали приближения врага. Наши солдаты окапывались и днем, и ночью. По берегам озер дотла сгорали русские деревни, словно полыхающие погребальные костры умирающей войны. Затем снова последовали долгие месяцы бездействия в окопах, как когда-то на высотах Мааса при Вердене и в лесах Аугустово. И все же все было по-другому. Словно далекий, прекрасный сон, позади остались те теплые летние ночи, которые мы проводили за разговором и песнями. Сейчас целые горы снега вырастали вокруг наших землянок. Режущие восточные ветра подметали серый лед озер и хлестали острыми, словно иглы, кристаллами снега нам в глаза, уставшие от непрерывного бодрствования. По тринадцать и по четырнадцать часов продолжалось ночное бдение часовых на востоке.
Время протекало этими зимними ночами медленно, словно тлеющий огонь, гложущий сырое буковое полено…
Потери, которые понесла за собой маневренная война, были восполнены запасниками с родины — только что прошедшим подготовку ландштурмом и молодыми новобранцами. Окопы наполнились чужими лицами и новыми серыми мундирами, которые резко выделялись на фоне одежд бывалых бойцов, которые истрепались от непогоды и приобрели характерный землистый цвет. Затем мы неделю за неделей рыли окопы и сидели в засаде, и от снега и дождя все мундиры стали одинаковыми. Больше в окопах не осталось никаких чужих лиц. Однако ушедшие не возвращаются. Только длинными серыми ночами они приходят и ведут беседы. Разговоры с мертвыми делают человека молчаливым и тихим…