Странник между двумя мирами

Обветшалый хлев в Винкноброщ (Winknobrosz) с его тусклым освещением укрыл меня от яркого света безотрадного сентябрьского утра, дождя и грозы. Охапки соломы, на которых я лежал, подстелив свою серую шинель, источали слабо выраженный сладкий запах гниения и наполняли отяжелевшую одежду, пропитанную дождем и грязью, влажным теплом. От тел двух уставших гнедых лошадей роты, с которыми я делил это затхлое, продуваемое сквозняком помещение, испарялся пот. Он стоял серой дымкой в ярких лучах света, которые проникали через дыры в деревянной стене и зазоры в соломенной крыше. Через зияющие трещины и щели грубой деревянной двери, разделявшей нас и бедную клетушку польского деревенского кузнеца, просачивался беспокойный шум телефонистов и офицерских денщиков, смешанный с плаксивой польской речью и раздававшимся время от времени плачем ребенка, который качался в люльке посреди комнаты, переполненной бедняками и их зловонными испарениями. Зуммер телефона жужжал и жужжал… Все было, как в тот в вечер в Зайле. Почему люди и предметы снова собирались в одну картину, воскрешая призрак мучительного воспоминания, и превращали все ночи в ночи смерти? Сегодня, завтра — сколько еще это будет повторяться?

Из-под сырых складок шинели над моими коленями в полутьме был виден свет двух двигающихся точек. Это были радиевые стрелки плоских, маленьких наручных часов из стали, на которых время в этот день отдыха после многонедельных боев и походов протекало устало и вяло, один час уныло перетекал в другой.

Я посмотрел на блеск маленьких часов, сверкавших посреди этой беспросветной бедности, и постарался услышать их тиканье. Я поднес их поближе, и мне показалось, что я услышал звук неутомимого ходового механизма, напоминавший сердцебиение живого существа. Я так часто пытался внушить себе, что эти часы — маленький кусочек жизни, который всегда рядом со мной. Потому что этот тихий пульсирующий механизм был заведен еще той рукой, которая была мне милее всех человеческих рук на земле, и которая сейчас в могильной тишине покоилась над прохладной сталью меча. Часы Эрнста Вурхе, которые прошли со мной бои при Немане и битву при Вильне (Wilna) и искали дорогу к его родной земле, к его родителям, в Силезию… Когда я утром того несчастливого дня, последовавшего за роковой ночью его гибели, поспешил к мертвому другу, его губы, пульс и сердце уже давно молчали, однако, когда в моей руке оказались его маленькие часы, я услышал тихий, осторожный стук механизма, заведенного им. Эта жизнь была частичкой его жизни, и у меня на мгновение возникло глупое и горестное чувство: мне показалось, что я держал в руках сердце друга.

Долгие часы и дни я пытался лучше понять этот тихий, неумолкающий голос, который сопровождал меня на марше и в бою. Этот голос говорил со мной и сегодня: «Ты проживаешь часы жизни моего покойного хозяина, твоего друга, которого призвал к себе Господь в качестве жертвы. Задумываешься ли ты об этом? Ты проживаешь время, которое было отведено ему, так продолжи его работу! Он спит, а ты бодрствуешь, и я поручаю тебе стоять на часах на этом дежурстве длиною в жизнь. Настоящий товарищ стоит на посту ради другого, так стой же ради него! Видишь, как я преданно выполняю свою работу, которую он поручил мне, так храни же верность ему и ты, человек, ведь ты — нечто большее, чем мы, неодушевленные предметы, жизнь которых создается человеком!»… Тихие маленькие часы говорили и говорили, и их голос все глубже проникал в мое сердце… Я хотел повиноваться их приказу и освободиться от терзающей меня боли. И я написал в полутьме: