Странники у костра

— Вчера, после обеда… Ну ладно. Предупредил, надо двигать. Пока!

— Ага. Всего!

Охранник уходит в лес, вскоре и шаги глохнут, а Серега точно примерз, пальцем не шевельнет. «Как же я спать-то сегодня буду? — говорит он вслух. — Ни за что не засну, убьет же меня в два счета. Наверняка конец. Даже не спросил, как хоть на рожу-то выглядит. Эх!» Он не помнит уже ослепительной вспышки страха при появлении охранника — не забрали, и ладно, плевать! — вообще никого и ничего не помнит, оглохнув, обеспамятев уже от другого — тяжелого и жаркого страха.

«А чего бояться-то? Подумаешь! Парень как парень, договоримся. Может, свой в доску? Я сам теперь вроде него. Чего ж не договориться?» Но и под воздействием этого здравого рассуждения страх не пропадает: возможная встреча с бежавшим представляется Сереге этакой зловещей, нарочно подстроенной проверкой, точно кому-то охота убедиться: «Ну-ка, ну-ка, приятель! Больно уж ты ловкий да веселый. Посмотрим, как сейчас повеселишься!»

Сереге вспоминается Гена Савин: «Вот бы его сюда. Все-таки самбист — ему чего бояться. Раз, раз — приемчик. Хоть с ножом на него, хоть с топором — без пользы. Надо было пристать к нему, а не психовать, что бригадмилец», — очень завидует сейчас Серега своему райкомовскому знакомому Гене Савину, что тот никогда и никого не боится, лезет в любую драку, в любую поножовщину, а вот он, Серега, все время считал, что его тоже на испуг не возьмешь, а получается — нет в нем никакой твердости и крепости…

Впрочем, рассуждать некогда. «Дурак, чего я стою? Как на сцене, а он, может, высматривает, следит!»

Пылают костры, ну и пусть пылают — не до них. Серега, деревенея затылком, летит к тепляку, заряжает двустволку, с ней несколько спокойнее, можно выглянуть, но лучше не надо, подальше от двери и от окна. Он забивается в угол и целится в дверь, руки дрожат, быстро устают, стволы ходят вверх-вниз. «Вот сижу, а он подкрадывается, подкрадывается», — Серега леденеет, потом схватывается и выскакивает из тепляка. Согнувшись, перебегает к очагу и садится за ним. Но все равно открыт с трех сторон и только успевает крутить головой: каждый куст шевелится, за каждым деревом — человек. «Ну, нельзя же так, нельзя! Все бросили, что будет, что будет! О-о-о!» — раскачивается, стонет Серега.

— Загораем? Привет!

Ружье выпадает из рук, отвисает нижняя губа. «Конец. Он, он!»

В самом деле, парень похож на «него»: сухая аккуратная голова начисто обрита и сравнялась цветом с кожей лица; на тугих щеках запущенная соломенная щетина; приятного, мягкого рисунка губы запеклись и почернели; одет явно на казенный счет: синяя диагоналевая спецовка, на ногах кирзовые, грубые ботинки. Впрочем, если бы не «нулевая» прическа и не щетина — спецовки носят многие, — парень ничем бы не отличался от молодых людей с трассы и даже, возможно, считался бы одним из наиболее приятных: уж очень располагающ взгляд его густо-голубых, добрых, каких-то тихих глаз.

— Да ты чего, старичок? — парень улыбается. — Сомлел тут?

Сереге охота залезть под пары, но он выдавливает:

— А… вас… ведь ищут!.. Я сразу подумал сказать, если увижу.

— Знаю, ха-ха! Я же за кустами сидел, когда ты с этой сукой разговаривал.

«А! Он же все видел! Как я метался, видел, как трушу. Теперь сомнет запросто. Хоть бы охранник вернулся!»

— Старичок! Да ты вроде боишься? Брось! Дай лучше пожрать — опух с голоду!

— Счас! Вот… Там. — Серега бросается было к тепляку: быстрей, быстрей угодить, но спохватывается — за спиной оставлять нельзя. Пропускает парня вперед. Тот смеется:

— Здорово я тебя!

В тепляке парень мигом открывает тушенку, ест торопливо, но аккуратно, не давясь, не чавкая, время от времени добродушно, свойски подмигивая Сереге, который с ружьем на коленях опять сидит на нарах. Парень просто, очень доверительно рассказывает:

— Ты меня не бойся, старичок! Колькой меня зовут. А тебя? Все по петухам, Серега! Совсем не бойся. Я же в колонию возвращаюсь.

— Как?!

— Обыкновенно, пешком. Тут не больно набегаешь. У деревни одной кружил, кружил, кусок хлеба хотел достать. Ну, высмотрел бабку, прошу. Дать-то дала, но я от забора отойти не успел, а она уже куда-то по улице захромала. Наверняка за милицией. Нет, сейчас трудно убегать, лучше вернусь, а то сдохну!

— Подожди… — Серега покрепче сжимает ружье. — А что же ты к охраннику-то не вышел?

— Не считай меня идиотом. Одно дело — он меня приведет, другое — я сам приду. Приду, бухнусь в ножки: «Гражданин начальник, виноват! Извиняюсь». Может, поменьше добавят.

— А добавят?

— О-бя-за-тель-но! Максимум — три, минимум — полтора.

— Значит, вовсе зря бегал.

— Зря. Да ладно! Не так уж много, перезимую.

— Не надо было. Но теперь уж, конечно, что говорить.

— Скучно, Серега, до смерти стало. Я и сорвался. Ух! Накормил ты меня! Вдрызг. Спасибо. Закурим?

Закуривают. Коля располагается на нарах, утомленно зевает.

— Коль, там тоже нары?

— Не… кровати двухъярусные. Слушай, Серега, ты присмотрел бы костры-то. А я бы подремал пока.

Серега мнется.