Странные сближения

2) Нужно исчезнуть, разорвав контакты с революционерами

3) Инсценируем собственную смерть: ломаем карету (возможно, в сговоре с кучером, иначе почему его труп не лежит там же на дороге?), проделав фокус с сапогами, оставляем следы — якобы, разбойников

4) А сами преспокойно отправляемся по делам. В Южном обществе уверены, что Крепов мёртв, а следовательно, — не будут искать его, по крайней мере, живого

5) Ай да Зюден, ай да ёшкин нос!

— Почему вы считаете, что он всё ещё в России?

— А зачем ему разыгрывать этот цирк, если он собрался уехать? Нет, он хочет, чтобы его не искали как раз потому, что остаётся. Я вам больше скажу — он, по-видимому, русский. И воевал с Денисом в двенадцатом году!

— Ну, это уже притянуто… — с сомнением произнёс Раевский. — То, что капрал Сороконожка — Зюден… По-моему, это слишком.

— Не спорю. Но в остальном я прав, согласитесь.

— Пожалуй, — Раевский встал, запахнув халат, и принялся поднимать с пола сбитую Пушкиным одежду. — С арестами пока повременим. А куда он мог уехать, по вашему мнению?

— Недалеко. Туда, где он мог бы случайно встретить кого-то из общества.

— Но подумайте, что ему ещё нужно? Греки готовы, революционеры готовы. По всему, миссия Зюдена уже окончена.

— А сами турки готовы?

— Pardon? Что вы хотите этим сказать, Пушкин?

— Ну, турки. Много их было с «Союзе благоденствия»?

— Ни одного.

— А много их было на Тамани? Один идиот Ульген. Зюден потому и уходит от нас, что действует один. В одиночку пересекает страну, сам собирает сведения, сам! — внедряется в тайное общество и чуть ли не возглавляет его — сам! Но сейчас начнётся война, и ему просто необходима связь с прочими агентами. Как иначе турецкая разведка будет слаженно работать?

Раевский замер у вешалки с рубашкой в руках.

— Бессарабия, — сказал он, сверкнув тёмными зрачками из-под стёкол. — Всё-таки в его письме было написано «Днестр». Предположу, что он поехал в средоточие Этерии — в Бессарабию. Где ещё найдётся такая мешанина представителей всех разведок, интересующихся греческой революцией?

— Не-ет, — жалобно протянул Пушкин. — Не хочу снова в Кишинёв… Но вы правильно предположили, конечно. Значит, опять в Молдавию… эх.

— Сначала в Тульчин. Я бы, по крайней мере, так поступил.

— А зачем? Зюдена-то там точно нет.

— Там заговор. Там сердце Южного общества. Кто знает, что вы сможете выяснить, находясь там. Не бойтесь, ничего вашим друзьям пока не грозит, возьмём их, когда попытаются действовать. Но и Зюден в Бессарабии всё равно начнёт шевелиться только с началом восстания, а пока — не теряйте времени даром.

— Oui, — Француз откинулся назад и развалился на постели Раевского. — Je suis d'accord.

— Вы довольны, — А.Р. сел рядом с Французом. — Вас обрадовала отсрочка наказания членов общества, так?

— Нет.

— А если всё же так, то вы должны понимать, что не сможете никого спасти. В их аресте не будет вашей вины, наоборот, вы сами можете пострадать. Поэтому, Пушкин, в последний раз убедительно вам советую — забудьте о республике и республиканцах. Я тоже этим переболел лет пять назад. Пройдёт и у вас.

* * *

В Тульчин решено было ехать в четверг, сразу после бала, на котором непременно желал быть Орлов. Поездку эту, ни от кого не скрываемую, объясняли приглашением начальника штаба второй армией Киселёва, с которым Орлов был в тёплых отношениях (и — по секрету — долго и безуспешно пытался втянуть в заговор, но Киселёв намёков не понимал, а говорить о тайном обществе прямо Михаил Фёдорович не решился). Сам Орлов оставался в Киеве, но делегировал Василия Львовича и Пушкина, «чтобы и Киселёва не расстроить, и вам развеяться».

— И не устали вы ездить? — спросила Катерина Николаевна, когда сидели вечером в библиотеке. Катя там практически жила, а Пушкин зашёл поискать книгу, и незаметно завязался разговор.

— Устал, — признался Александр. — Но хочется везде побывать.

— Когда-то ещё встретимся. Удачных вам путешествий, Саша.

Пушкин поднял на Катю испуганные глаза. Время, на которое он так рассчитывал, кончилось, больно придавив шестернями бока, так что перехватило дыхание и захотелось бросить разведку, забыть о Зюдене, Тульчине и Бессарабии, остаться здесь, вблизи этих немыслимых глаз, и знать, что он всё успеет, что добиться любви Раевской удастся, нужно только ещё несколько недель.

Она была прекрасна, как могут быть прекрасны только умные женщины — до щемящей грусти, до отчаянного желания быть понятым ею.

* * *

И, поняв, что — была не была — терять нечего, Пушкин высказал всё, что хотел.

Не станем приводить его признание буквально — слова любви, как правило, однообразны, и, слышав их единожды, можно без труда представить все остальные, когда-либо звучавшие.

Катерина Николаевна молчала, поражённая. Потом она потянулась к Александру и поцеловала его в лоб.

— Вы любите меня? — спросил он.

— Почему вы спрашиваете? Если вы хотите жениться, спросили бы желания papa.

— Но я спрашиваю вас. Вы любите меня?

— Не говорите со мной об этом, — ответила она. — И лучше забудем сейчас же.

Александр поник.

— Что мешает вам?