Странствие бездомных

Василий Иванович Сытин, сын знаменитого издателя-просветителя и богатого дельца, овдовел, должен был заботиться о детях в трудные послеоктябрьские годы. Он лишился всего: имущества, издательского дела отца, работал в типографии и был тяжко болен. Болезнь печатников, туберкулез легких, как-то незаметно перешла в рак. Лена помогала отцу, приняв на себя хозяйство и заботу о младших — старшекласснице Мушке и первоклашке Алике. В семикомнатной квартире семье оставили три комнаты, в остальные подселились дальние родственники и просто чужие люди. В огромной комнате, примерно метров в сорок, пустой, почти лишенной мебели, стоял прекрасный рояль. Мать Лены была пианисткой. Вот тут и собирались мы большой компанией слушать музыку, танцевать и веселиться. Старшекурсник Виталий Головачев был прекрасным музыкантом, исполнял фортепьянные пьесы Шопена, Бетховена, услаждал нас звуками вальсов Чайковского и мазурок Венявского. Я уже не помню, как попал Виталий в наш кружок, что или кто привлек его сюда. Его присутствие, несомненно, овевало наше сборище ветерком приобщения к высокому искусству. Но серьезности хватало на час-полтора, нам хотелось веселиться, танцевать и флиртовать. Бал начинался с вальса, вальс сменялся фокстротом, завезенным с Запада, у нас запрещенным, но очень соблазнительным своим темпом и темпераментом. Танцевали все, включая младших, прелестную белокурую Муху (Марию) и даже маленького Алика. Кто же еще из старшекурсников присоединялся к нашей компании? Их было несколько. Назову первым Федора Б. Один из наших комсомольцев, совсем не ортодоксальных, скорее по обстоятельствам жизни, он был похож на Есенина и тем был для нас привлекателен. А вот что привлекло его в нашу компанию, очень скоро стало понятно всем. Дольше других не понимала этого я, пока мне не открыли глаза подруги: «Да ведь он влюблен в тебя». Но я отмахивалась, мне это было ни к чему, разве что к «списку поклонников», какой вели все девчонки, лестно было прибавить еще одно имя.

В разгар танцев и веселья в зал входил Василий Иванович, как всегда мрачноватый, сутулый, бледный, с шарфом, замотанным вокруг шеи, и говорил: «Лена, чай готов, зови гостей к столу!» Как будто не очень приветливый и не очень довольный шумом и беспорядком в доме, он неизменно сам готовил чай и накрывал стол в другой комнате. Вечеринки наши шли в складчину, и угощение было неизменным: бутерброды с колбасой, мятные пряники и дешевые конфеты. Чай Василий Иванович заваривал непременно сам, по одному ему известному способу. Любимый чай и сахар в складчину не входили. В моей памяти отец Лены так и остался молчаливой и скорбной фигурой, но его забота о нас открывала его доброту и приветливость. Представляю, что довелось ему пережить в послеоктябрьские годы, когда он потерял состояние, похоронил жену и остался с четырьмя детьми на руках. Судя по отцу и милой, приветливой и трудолюбивой Лене, семья Сытиных была простой и не кичилась своим богатством — я говорю о старшем поколении.

Лена Сытина тоже стала моей близкой подругой, но сдружили нас не только курсы и наши вечеринки, а воронежская ссылка, куда вслед за мамой поехала я, куда Лена приезжала ко мне в гости и где и нашла свою судьбу. Но об этом — потом.

Случались на курсах и другие сборища, по стилю совершенно не схожие с вечеринками в нашей компании. Как-то раз на первом курсе весной мы с Ниной попали на одно «межкурсовое мероприятие» — не знаю, кто его устраивал, не помню, кто нас пригласил. Происходило оно на квартире нашей однокурсницы, девушки из нэпманской семьи. Было много народу, обилие закусок и довольно много бутылок на столах. Но нам с Ниной было как-то неуютно — из нашей компании, кажется, никого не было, — и зачем только мы сюда затесались? Пить водку мы решительно не хотели, вина попробовали, но подливать не разрешали, немного потанцевали — фокс, конечно же, фокс! — без нового танца не обошлось. Общий шум и гвалт нас не захватил — мы чувствовали себя чужими. И вдруг раздались голоса: «Гасите свет! Пора гасить свет!» Для нас это было что-то новенькое, доселе неведомое, и мы, не сговариваясь, схватившись за руки, побежали. Какой-то незнакомый парень пытался нас задержать в комнате, я догадалась: «В уборную!» Из передней — на лестницу, но щелчок замка нас выдал. Погоня! Мы успели добежать до остановки, вскочить в вагон, вероятно, последнего трамвая, а догонявший нас однокурсник смог ухватиться только за веревку, болтающуюся позади. Веревка была от дуги, мотор выключился, вагон остановился. Но только наш преследователь, собираясь вскочить на подножку, выпустил веревку, дуга стала на место, и мы умчались. Финал погони был так забавен, что мы расхохотались, и неприятные ощущения от этой пошлой вечеринки смыло смехом, она скоро забылась. Однокурсника, ухватившегося за веревку, помню, но называть не хочу — уж очень по-дурацки он выглядел.

Не только курсы