Странствия Шута

Кора по-прежнему лежала в моей дорожной сумке. Никто не разобрал ее с тех пор, как нас с Чейдом почти что волоком доставили в наши комнаты. Я нашел травы и дневник, куда Би записывала свои сны, на самом дне. Коры оставалось всего два пакетика. Я посмотрел на них, потом с неохотой протянул Стеди. Достать эту кору было нелегко. Хватит ли такого количества, чтобы помочь Чейду? А вдруг она разрушит его способность направлять Силу, которую он так мучительно развивал в себе долгие годы? А если он не сможет работать с Силой, то как поможет мне отыскать Шайн и сказать ей заветное слово? Я стиснул зубы. Пора уже начать доверять Неттл. Пора проявить уважение к знаниям, полученным ею нелегким трудом.

И все же я не удержался и сказал:

– Только осторожно. Это очень сильное средство.

Стеди взвесил на руке крохотные свертки:

– На это мы и надеемся. Неттл рассчитывает, что, если полностью отгородить его от потока Силы, он сможет снова найти себя. И мы сохраним то, что от него еще осталось. Спасибо тебе.

Стеди ушел, а я остался сидеть и смотреть на закрытую дверь. То, что от него еще осталось… Я встал, сжимая в руке дневник Би, потом снова сел. В таком состоянии Чейд точно не поможет мне найти Шайн. Прежде всего нужно укрепить разум Чейда и добиться, чтобы он сказал нам ее заветное слово. И в этом я не могу ничем помочь. Мне остается только ждать.

Меня уже тошнило от ожидания. Ждать было так мучительно, будто с меня живьем сдирали кожу. Больно было думать о том, что́, быть может, приходится терпеть Би в эту самую минуту. Я снова и снова говорил себе, что напрасно мучаюсь, представляя, как она страдает от боли, страха, холода или голода. В руках бессердечных людей. Все напрасно. Надо занять разум тем, что я могу сделать, чтобы вернуть ее. И как я убью тех, кто посмел прикоснуться к ней.

Я опустил глаза на тетрадь Би. Это был мой подарок – стопка хорошей бумаги в крепком кожаном переплете с вытисненным рисунком в виде ромашек. Я сел и открыл первую страницу. Правильно ли я поступаю, читая личный дневник Би? Что ж, я-то знал, как часто она сама шпионила за мной!

На каждой странице было короткое описание сна. Некоторые оказались прекрасны, как поэмы. Часто Би дополняла записи рисунками. Я нашел изображение женщины, спящей в саду среди цветов, над которыми вились пчелы. На следующей странице был нарисован волк. Я невольно улыбнулся – Би явно срисовала его с фигурки Ночного Волка, много лет стоявшей на каминной полке у меня в кабинете. Под ним была поэтичная история про Волка с Запада, который придет и отомстит за своих подданных, стоит только воззвать к нему. На следующей странице было двустишие о человеческой судьбе, заключенное в простую рамку из кругов и колес: «Все, о чем он мечтал, все, чего он боялся, за год сбылось». Еще несколько страниц были заняты стихами о цветах и желудях. А дальше, на странице, сверкавшей пронзительно яркими красками, был сон о Человеке-Бабочке. На рисунке был настоящий Человек-Бабочка, бледнолицый, запредельно бесстрастный, с крыльями бабочки на спине.

Я закрыл тетрадь. Этот сон сбылся. Совсем как Шут в юности, Би записала свой сон, и сон оказался пророчеством. Я старался забыть безумные речи Шута о том, что Би – его дочь, что она родилась Белой Пророчицей. Однако вот оно, доказательство, и отрицать его трудно.

Потом я покачал головой. Сколько раз я упрекал Шута, что он подгоняет свои пророчества к событиям, происходящим впоследствии? Вот и здесь наверняка что-то в том же роде. Не было никакого Человека-Бабочки, была женщина в плаще с узором, напоминающим крылья. Я подавил свои сомнения, затолкал их в дальний чулан и заколотил дверь молотком неверия. Би – моя дочь, моя девочка, я верну ее домой, и она станет маленькой принцессой дома Видящих. Но от этой мысли внутри у меня все снова сжалось. Я сидел, обнимая тетрадку, словно родное дитя, и шептал: «Я найду тебя, Би. Я верну тебя домой». Мое обещание было ничем, как воздух, который я выдыхал, произнося эти слова.

Я жил в безвременье. Когда-то Би была дома, и все было хорошо. И когда-нибудь снова наступит время, когда она будет дома и в безопасности. А между этими временами разверзлась пропасть сомнений и неведения, в которую я провалился. Я метался между отчаянием и надеждой. Каждый раз, когда в коридоре раздавались шаги, я верил, что пришли известия о моей дочери, но потом оказывалось, что это просто посыльный принес кому-то новый камзол, и я вновь погружался в отчаяние. Неуверенность пожирала меня заживо, беспомощность связывала по рукам и ногам. И я должен был скрывать и то и другое.