Странствия Шута

Однажды вечером он твердой рукой заставил Ланта сесть между нами и стал расспрашивать о достоинствах его любимых таверн в Баккипе. Слово за слово, и вот мы решили направиться в город и на ночь глядя обойти три из них. Возвращались мы в Олений замок уже под утро, сильно покачиваясь, чуть ли не ощупью карабкаясь в потемках по обледенелой дороге. И вдруг Ланта прорвало.

– Никто не понимает, что случилось и каково мне теперь! – взвыл он.

– Оно и к лучшему – для тебя и тех, кто тебе небезразличен, – прямо сказал ему Риддл. – Оставь это позади и поразмысли снова лет через двадцать. Что бы там ни было, изменить ты ничего не можешь. Так что перестань цепляться за свои страдания и дай времени и расстоянию залечить твои раны.

Я ковылял рядом с ним в темноте. Мороз стоял такой, что у меня все лицо задубело. Я пытался думать, но тут Риддл запел старую песню о сыне дровосека, и после второго куплета мы с Лантом подхватили. Когда Лант явился к ужину на следующий день, он заявил, что рыбачил на лодке и поймал камбалу размером с ребенка. Я с радостью заметил, как Неттл наградила мужа многозначительной улыбкой поверх головы Ланта, который налегал на еду с аппетитом, какого за ним не замечали с самого Зимнего праздника.

Так медленно утекали долгие зимние месяцы. Я был более одинок, чем когда-либо в жизни, и меня это устраивало. Я холил и лелеял свое одиночество. Не принимал ничего близко к сердцу. Оставшись один, строил планы. Как истинный охотник, я выжидал, когда закончится зима и погода станет более подходящей для путешествия. Я написал несколько длинных писем – одно Неду, другое Кетриккен и еще одно, Неттл и Риддлу. Я подумывал написать и моей еще не родившейся внучке, но решил, что это было бы чересчур сентиментально. Труднее всего было писать Чейду, ведь я не знал, придет ли он когда-нибудь в себя достаточно, чтобы понять написанное. По примеру Верити, я подписал и запечатал свои послания и отложил их.

Я мучительно ждал день за днем, и кое-что из сломанного начало срастаться. Сила вернулась ко мне – сначала я ощущал ее как щекотку чужих мыслей, потом как шепот. Поначалу, следуя совету и пожеланиям своей дочери, я почти не пользовался ею. Потом я стал тренироваться – но аккуратно, посылая короткие сообщения Олуху или общие замечания Неттл. Оказалось, что в замке находятся несколько кругов магов, и когда они слишком небрежно пересылали друг другу мысли, я без зазрения совести подслушивал их. Я учился направлять Силу так же последовательно и упорно, как занимался с оружием, восстанавливая боевые умения. Днем я покрывался синяками в учебных поединках, а ночью тренировался метать ножи и незаметно доставать яд из рукава. Я ждал, когда погода станет мягче, а сам я – закалюсь, чтобы стать поистине смертельным оружием.

Я позаботился, чтобы как можно лучше устроить каждое существо, которое попало под мою опеку. Ворона вносила приятное разнообразие в жизнь Шута, потому что Пер каждый день приносил ее в его комнаты. Она составляла Шуту компанию лучше, чем мог бы сделать любой человек, и я порой задумывался, не протянулась ли между ними тоненькая ниточка Дара. Пеструха ловила его слова с такой же жадностью, с какой голуби клюют зерно. Невзирая на слепоту, Шут взялся учить ее разным трюкам, и я был потрясен до глубины души, когда он однажды сказал ей: «Принеси мне ложку Фитца», – и ворона подскочила по столу и стащила мой прибор. Пеструха не отвечала на попытки пообщаться с ней при помощи Дара, однако говорила такими словами и вела себя так ответственно, словно и впрямь познала связь Древней Крови. Она во многом оставалась загадкой для меня.

Что до Стрелы, то, пока я жил в замке, лошадь мне требовалась редко. Я продолжал время от времени навещать ее в конюшнях. Несколько раз я заставал Пейшенс перед стойлом – перегнувшись через дверцу, она явно любовалась кобылой. Поэтому я не слишком удивился, когда однажды Стрела резко повернула ко мне голову:

У меня большая просьба.

Говори.

Я нашла ту, с кем хочу связать свою жизнь. Сделай так, чтобы нас не разлучили.

Хорошо.

На том дело и кончилось. С тех пор Стрела видеть меня не желала. Персивиранс повозмущался немного, когда я попросил девочку ухаживать за Стрелой и выгуливать ее, но я остался глух к его ворчанию. Я видел, как вспыхнули глаза Пейшенс, когда я дал ей это поручение, и знал, что она будет радоваться общению с лошадью с открытым сердцем, как уже не дано радоваться мне. Я навещал конюшни все реже, видел, как Стрела привязывается к ней, и не вмешивался. Прекрасное животное, отвергнутое мной, дарило свою любовь другому человеку. Видеть это было горько, но я заслужил то, что получил. Менять что-либо было уже поздно, да я и не стал бы, даже если б мог.