Страшная Эдда

– Один хандрит, – сказал Хёгни, – у него ведь больше не будет новых воинов. Неизвестно, сколько их понадобится к Рагнарёку…

Сигурд чуть было не сказал, что Один вообще не уверен, наступит ли Рагнарёк, но вовремя спохватился и промолчал.

– Но ведь с теми, кто есть, ничего не случилось. И не случится.

– Брюн, – Сигурд, лежавший на плече Хёгни, поднял голову, – в нас больше не верят. Не верят, слышишь?

Валькирия отвела ему со лба слипшуюся прядь.

– Таковы уж люди Мидгарда, – пожала она плечами, – они всё время во что-нибудь то верят, то не верят. Ты сам поверил в гостеприимство Гудрун и выпил зелье, которое она тебе подсунула; а я поверила, что ты мне изменил – я сама была тогда человеком.

– И что же теперь делать? – спросил Хёгни.

– Учиться заново. Привыкать.

– А мне всё равно, верят в нас или не верят, – встряла Труди. – Как ковши таскала, так и буду таскать. Пить же вам не расхочется от этого.

– Труди права, – сказала Брюн. – С нами ничего не случится. Просто надо с этим свыкнуться.

Хёгни бережно уложил Сигурда на пол, препоручив его Труди. Руки у него были теперь свободны, и он сжал золотоволосую голову в мучительных раздумьях. Он не привык к размышлениям, а в Вальгалле и вовсе забыл о них – он был весь соткан из ощущений, не отягощённых мыслью. Теперь ему было нужно думать, и это грозило ему головной болью. С тех пор, как он угодил в Вальгаллу, ему многое пришлось освоить – ведь вначале он не знал, как себя вести в мире богов. Не так уж сложно оказалось привыкнуть к новому телу (оно оказалось гораздо удобнее прежнего), выучиться летать на волке и обращаться с волшебным оружием. Он стал обитателем Асгарда. Теперь ему предстояло учиться жить во вселенной, в которой в Асгард не верили.

– Ну и дела! – произнёс неизвестно откуда объявившийся Этельберт Брусника. Он стоял над Сигурдом, глядя на него с высоты своего роста, и почёсывал подмышку. – Взять, что ль, и тоже напиться?

Читатель теряет терпение. Автор – невоспитанный тип, заявляет он; автор измывается над ним, читателем, нарушая все принятые правила поведения в жанре фэнтези. Брюнхильд он зовёт уменьшительным именем, Один у него выглядит крайне непрезентабельно, Сигурд падает пьяный на пол, а эпизоды, по смыслу явно лирические, сплошь пронизаны совершенно неуместным комизмом – что свидетельствует либо о неспособности автора выработать стиль, либо о решительном равнодушии к потребностям читателя.

Читатель убеждён, что лучше всех на свете знает, как должны себя вести герои читаемой повести, особенно если это повесть о древних временах, а герои взяты из мифологии. И надо сказать, большинство авторов с читателем не спорит. Они охотно выдают ожидаемый продукт. Взять хотя бы Карину Истомину – она прекрасно разбирается в предмете, о котором пишет, но так же хорошо она разбирается и во вкусах читателя. Её серия романов о Вуке-медведеборце – довольно удачная попытка соблюсти равновесие между реальностью и хорошим тоном, часто с креном в сторону хорошего тона.

С остальными дело обстоит ещё хуже. Герои романов на древнюю тему изъясняются нестерпимо пафосным языком, неестественность которого тем очевиднее, что составлен он из лексикона поэтов-символистов конца девятнадцатого века («О сын Великого Духа…» – и т. д.). Они на каждом шагу клянутся богами (не понимая, видимо, серьёзности этой клятвы, которой никто просто так не разбрасывался). И ещё они напрочь лишены чувства юмора. Смеются в таких романах только отрицательные герои и только над положительными, причём безо всякого повода. Читателя посмеяться не приглашают, а ведь в этом и состоит прелесть подлинно первозданной поэзии. Чего стоит одна легенда о девушке, долго добивавшейся, чтобы её рассмешили! Не буду пересказывать, что выкинул в ответ на это неподражаемый Локи – этому место в другом жанре современной литературы, иначе читатель (а тем паче читательница) оскорбится за свою нравственность. Героиня «Эдды», однако, не оскорбилась, а едва не лишилась чувств от хохота. И тем не менее один немецкий романист нового времени излагает эту историю так, что читатель недоумевает – над чем было смеяться? Настолько филистерский вид она приобрела в его изложении. Вот это мне решительно непонятно. Никто не заставлял его всовывать этот сюжет в свой патетический, нудный и высоко символичный роман по мотивам «Песни о Нибелунгах» (в которой, кстати, Локи вообще нет). Мог бы и обойтись.

Я уже говорил, что моя фамилия Мартышкин; уже то, что я не взял себе псевдонима в стиле «Сильвандр Сушков», непонятно читателю и идёт вразрез с ожидаемым. Но именно этого я и добиваюсь. Человек с фамилией Мартышкин не может говорить пафосно. Кстати, Один так и не прознал, как я прозываюсь. Я постеснялся ему сказать.

Я не в силах овладеть дивным стилем «Старшей Эдды» – мне не довелось глотнуть Мёда Поэзии, о чём, может быть, не стоит жалеть. И, раз уж я не в силах писать единственно возможным для этой темы языком, я буду писать языком, единственно естественным для меня. Стилизации – самое тошнотворное, что только может быть.