Страшные сказки о России. Классики европейской русофобии и не только

В общине — зародыш смерти и бесплодности. Человек, без всякого чувства ответственности опирающийся на общину, будто остается в детском состоянии. Русские в ужасе от собственности. Те, кто становятся собственниками, быстро возвращаются к общине. Собственник разоряется; общинник не может разориться, потому что у него ничего нет. Свободным крестьянам еще тяжелее, поэтому никто не стремится к свободе.

Помещик — вроде бы отец крестьянам, но на деле — жестокий царек, управляющий своей деревней еще более деспотично, чем император из Петербурга — всей страной. Правительство хуже любого барина и состоит из самых лживых людей, какие только встречаются в империи лжи. Оно именует себя русским, по сути же остается немецким. Не знающие российской жизни, чуждые русским нравам и русскому духу, всегда готовые надругаться над кротким и легкомысленным русским народом, извратить его исконные похвальные свойства. Церковь только называется церковью, являясь частью государственной машины. Священник — не кто иной, как чиновник. Вот церковь, в которой все от материи и ничего — от духа. Император — «самый лживый из всех лживых русских, верховный лгун, царящий над всеми прочими лгунами».

Итак, ложь в России — абсолютно во всем: «Ложь — в общине, которую следовало бы назвать мнимой общиной. Ложь — в помещике, священнике и царе. Крещендо обманов, мнимостей, иллюзий!» Ложь — основа внешней политики России и ее оружие против Европы.

Россия — «царство фасадов», иллюзия и обман, и император это прекрасно знает: «Каждый день император убеждается, что его громадная власть — не более чем иллюзия, что его могущество — не что иное, как бессилие; жизнь напоминает ему об этом безжалостно и едва ли не насмешливо <…> Земного бога обманывают, обворовывают, осмеивают и оскорбляют!» Однако, отмечает Мишле, «постоянства нет даже в обмане <…> Так живет эта непостоянная держава».

Главный же вывод Мишле таков: «Восхитительно точное определение было дано России, этой разрушительной силе, этому ледяному яду, который она медленно разносила и который ослабляет жизненные силы, парализует будущие жертвы, лишая их всякой защиты: „Россия — это холера“».

По окончании Крымской войны ожидаемого сближения между Россией и Францией не состоялось и антирусскую волну в очередной раз спровоцировал польский вопрос. Под впечатлением от Январского восстания 1863 года в Варшаве Мишле написал сборник статей под названием «Мученица Польша». В этих текстах он чуть смягчает прежний взгляд, называя главной чертой русской души страдание, а главным признаком русского человека — «разбитое сердце».

Однако по отношению к России как таковой его позиция не меняется. Если Польше Мишле предсказывает великое будущее, то будущее России, по его словам, — это смерть: «Жестокий Петр Великий создал империю, убив нацию». Россия — это не только смерть, это еще и бесконечный террор, а император Николай I, убеждает читателя Мишле, возомнил себя Иваном Грозным. Более того, по мнению историка, Россия постоянно живет «в 1793 году», и он подразумевает здесь якобинский террор в годы Французской революции: «Россия может убить за один взгляд. Несчастье тому, кто видит!» — и снова возвращается к своему диагнозу, поставленному России: «Россия — это холера». Но теперь у него появляется еще один образ: Россия — это людоед, желающий поглотить всю Европу.

При этом Россия, по словам Мишле, остается неизменной, перемены в личности правителя ничего не меняют, система остается той же, как и просчитанная жестокость народа: «Слепой, дикий, необузданный, он грабит, убивает, сжигает. Таким он был во время бесчинств в Варшаве, таким он был в марте 1863 года. Если там и был какой-нибудь благородный офицер, в целом это ничего не меняет». Но дальше историк, точнее, публицист Мишле ставит вопрос о военной силе России и делает не отличающийся новизной вывод о том, что Россия — это колосс на глиняных ногах: «Никакой серьезной армии или администрации не существует», — подчеркивает он и приводит в качестве примера неслаженные действия русской администрации в годы Крымской войны.

Набирающий силу панславизм он также оценивает скептично, подчеркивая, что «из России, из ее византийско-монгольского Кремля, хотели сделать святую из святых славянского мира», а саму идею панславизма он именует смешной: «Какая смешная идея, подчинить высшие племена этой великой расы (поляков, сербов, богемцев и т. д.), эти поэтические страны, овеянные в Европе такой славой, финно-татарскому племени, у которого славянская кровь (под монголами и немцами) отчаянно разбавлена!» По словам Мишле, все славянские народы, с которыми соприкасается Россия, становятся бесплодными и униженными. Он предостерегает, что то же самое произойдет с восточными народами, если Россия обратит свой взор на них. Русские мученики для него — это исключительно Герцен и Бакунин, и все его симпатии только на стороне Польши: «Польша — это сердце Севера». Более того, Польша для Мишле — это Франция.