Страшные сказки с Чёрного корабля

Том вытаращился на нее в ужасе, не веря своим глазам. Он же выбросил руку в море. Как могла она оказаться здесь? И тут он вспомнил, как Уголек лазил за борт. Должно быть, рука застряла где-то за такелажем на корпусе корабля. И кот – проклятущий кот – вытащил ее!

– Боже милостивый! – воскликнул капитан.

Упавшая рука приняла указующее положение, и палец ее был направлен прямо на Тома.

– Неправда! – закричал он. – Этот кот – дьявольское отродье, говорю вам. Лучше бы я убил и его, когда была такая возможность.

– И его? – переспросил капитан.

Том оглянулся вокруг в наступившей следом жуткой тишине – лишь скрип пеньковых тросов и плеск рассекаемых кораблем волн нарушали ее своей музыкой.

– И его, говоришь ты? – повторил капитан.

Том воззрился на капитана, шевеля губами, но голос не шел, а все моряки воззрились на Тома, и лица их были мрачны, как у людей в толпе у виселицы. Вдруг Том завопил от ярости и бросился на кота.

Трое моряков скрутили его, и он тяжело повалился на палубу, а его лицо оказалось прижато к выдубленным ветром доскам так, что почти касалось иссиня-бледной кисти Билли Харпера с татуировкой ухмыляющейся мертвой головы.

* * *

Кэти смотрела на меня круглыми глазами, и я взял ее за руку, чтобы успокоить. Рука была холодной, и Кэти отодвинулась, явно смущенная, что я нянчусь с ней при постороннем. Как я уже говорил, подобные истории были нам не в новинку, но в устах этого юноши они обретали редкостное правдоподобие.

– Ну, что же, – сказал Теккерей и взглянул на нас, склонив голову, – не напугал ли я вас? Прошу меня простить. Рассказывать детские сказочки я не привык.

Когда он произнес слово «детские», в его тоне послышалось что-то обидное. Я и правда юн, но ведь возраст измеряется скорее опытом, а не количеством прожитых в бренном мире лет. Едва ли я был ребенком. С тех пор как умерла мать, а отец пристрастился к спиртному, я практически самостоятельно управлял трактиром и был для Кэти и отцом, и матерью. Я слушал рассказы пьянчуг и выпроваживал их с наступлением вечера. И воспользоваться дубинкой мне довелось не однажды.

– Не возьмусь говорить за Кэти, – сказал я дерзко, – но хотя ваша история мне и понравилась и рассказывали вы очень хорошо, мой сон она не нарушит.

– Мой тоже, – добавила Кэти.

Теккерей кивнул и усмехнулся, затем глотнул еще рома и вздохнул.

– Достойный ром, – сказал он, откинулся назад и на мгновение словно погрузился в свои мысли.

– Вы, кажется, слишком молоды, чтобы пить спиртное, – сказал я без обиняков.

– А ты, кажется, слишком молод, чтобы мне выговаривать, – ответил он с улыбкой, но его взгляд с ней не вязался. – Полагаю, вы привыкли видеть, как люди пьют.

– Мы и правда выросли в трактире, именно поэтому я невысокого мнения о пьяницах.

– А ваш отец? – спросил Теккерей. – Он такого же мнения?

– Вам лучше спросить его самого, когда он вернется, – ответил я.

– С удовольствием, – сказал он.

Он явно на что-то намекал, но я решил сделать вид, что ничего не заметил. Да и на что, в конце концов? Он не знает отца. Не знает нас. Я сильно подозревал, что он не бывал к нашим краям даже близко и что все его слова, как и россказни, – чистая выдумка.

Кэти, унаследовавшая от матери склонность всех мирить, подалась между нами вперед и улыбнулась.

– Я вижу, у вас тоже есть татуировка. – Она указала на глаз, выбитый у Теккерея на тыльной стороне руки; глаз, от которого в разные стороны расходились лучи. Теккерей посмотрел на него и кивнул.

– Ее сделала одна старая цыганка, когда мне было десять или одиннадцать. – Он улыбнулся воспоминанию. – Сказала, что этот знак убережет меня от бед.

Теккерей хлопнул рукой по столу, и мы с Кэти подпрыгнули, а он громко захохотал. Я испугался, что он уже захмелел, и эта мысль, очевидно, отразилась у меня на лице.

– Я еще не пьян, Итан, – сказал он. – Я вспомнил кое-что, и это меня развеселило, только и всего.

Я, однако, заметил, что он совсем не кажется веселым, но пристально смотрит в никуда, будто находясь в трансе. Но вдруг он стряхнул с себя наваждение и с улыбкой обернулся к нам.

– По сравнению с другими татуировками это ерунда, – сказал он. – Просто детские почеркушки. Я видал людей, у которых на коже набиты произведения искусства, достойные музеев, а цвета яркие, точно на алтарях или фресках.

Его улыбающиеся губы чуть скривились, и он погладил длинными пальцами подбородок.

– Вообще-то, мне вспомнилась одна история, которую я однажды слышал.

– Расскажите, – сказала Кэти. – Пожалуйста.

Теккерей взглянул на меня, словно спрашивая разрешения.

– Разумеется. – Как мне ни хотелось изобразить безразличие, получилось не слишком успешно. – Раз уж Кэти хочется послушать.

Улыбка Теккерея превратилась в волчий оскал.

– Что ж, хорошо…

Ирэдзуми