Страшные сказки Женщины в белом

— Не пойти ли тебе отсюда, а? — прошипел Бенсон сквозь зубы. — Тебе что, больше нечем заняться, кроме как чинить мне неприятности? Ты, что ли, придумал себе такую забаву? Такие-то у тебя шуточки? А ну-ка вон отсюда, пока я тебя не…

Бенсон замахнулся, будто для удара, и, хотя Филип увернулся, его не последовало. Бенсон, может, и выпил лишнего, но он был не дурак.

Филип воспользовался возможностью и поднялся на ноги. Он посмотрел на Бенсона, и вдруг его захлестнуло отвращение. Какой же он мерзкий. Такой грубый, такой жестокий. Кто-то должен преподать ему урок.

Вдруг глаза Бенсона широко раскрылись от ужаса, и, вытянув руки, он отступил от Филипа и что-то забормотал. По его щекам покатились слезы. Он стал похож на огромного ребенка. Филип не смог держать смеха и последовал за Бенсоном в коридор.

Когда Бенсон дошел до лестницы, на него будто снизошло необычайное спокойствие. Он сел на перила, перекинул через них сначала одну ногу, потом другую и, посмотрев в последний раз на Филипа, полетел на мраморный пол нижнего этажа вниз головой.

Никогда еще Филип не слыхал такого звука, с каким Бенсон ударился головой о мрамор. Вскоре послышались крики Томми и истерические вопли горничной.

Перед тем как Бенсон прыгнул вниз, выражение его лица словно говорило: «Должен ли я?». Это было лицо человека, чья воля сломлена, человека, который вынужден подчиниться. Выражение забитой собаки. И Филипу оно понравилось.

Суета внизу нарастала, по вестибюлю застучали каблуки. Филип услышал, как кто-то поднялся по лестнице на несколько шагов вверх, а потом снова спустился. Зачем ему вмешиваться? В конце концов, Бенсон ему никогда не нравился.

Вдруг его голову пронзила странная боль — даже не совсем боль, но если и так, то боль необычная, почти приятная, как когда больше не закладывает уши. Филип вошел в комнату и посмотрелся в зеркало гардероба.

В его лице что-то изменилось. Он не мог бы сказать, что именно, но выглядел он немного по-другому.

И чувствовал себя — тоже. Опять же, он затруднялся сказать, как именно по-другому. Он не заболел, но ощущение было странное. Как будто он вдруг стал слишком мал, чтобы вмещать все то, что у него внутри. Как будто ему тесно в собственном теле.

Филип понял, что теперь внутри него живет что-то еще — или кто-то. Но вместо того, чтобы испугаться этого паразита, он странным образом почувствовал, что стал цельным. Он охотно — и даже более чем охотно — примирился с его присутствием. Он хотел этого. Хотел больше всего на свете.

Женщина в белом

Когда рассказ кончился, я повалился набок, будто оказался в когтях огромного зверя — такого, какой выбрался из заточения кургана и схватил тех несчастных мальчиков. Однако, в отличие от него, мой воображаемый зверь ослабил хватку.

Образы были, как и всегда, яркими, хотя и непрошеными. Я видел, как черный человек устремился к трещине в стене, видел Бенсона с разбитой головой в луже собственной крови и снова заметил, как мелькнуло что-то незримое, затаившееся.

Я вынужден был слушать рассказы этой женщины, но спрашивал себя, хватит ли мне сил еще на один, ведь каждый истощал меня сильнее предыдущего. Теперь я держал глаза открытыми лишь усилием воли.

Темнота снаружи сгустилась, и прохлада начала проникать сквозь стекло и обшивку вагона; коснувшись его, я вздрогнул. Свет, казалось, стекал с неба. Наступала ночь.

Как обычно непроницаемая, Женщина в белом откинулась на сиденье и пристально смотрела на меня. Из-за усталости я не мог видеть ее отчетливо, и она казалась мне столь же размытой, сколь ее отражение в окне купе.

Напрасно я пытался отдавать мозгу приказы и понукал его, чтобы привести в более собранное состояние. Как долго мы здесь сидим? Сколько уже спят наши попутчики? Я похлопал Епископа по руке. Ничего.

— Сэр? — позвал я.

Епископ не очнулся. Я потряс его. Никакой реакции. Я громко хлопнул в ладоши. Никто из спящих даже не шевельнулся. Женщина в белом улыбнулась.

В голову мне пришла ужасная мысль. Может быть, эта странная женщина чем-то их одурманила? А если не одурманила, то каким-то неизвестным мне образом воздействовала на них.

В том мюзик-холле, о котором я рассказывал, один человек исполнил невероятный волшебный фокус: гипноз. Этот человек, которого звали Месмеро, стоял на краю сцены в свете рампы и не моргая глядел вперед. Затем, почти сверхъестественным образом завладев публикой, он заставил всех вести себя донельзя комично. Одни у него лаяли как собаки, другие катались по полу, как капризные дети, третьи выделывали коленца, словно пьяные моряки. Еще одного человека он пригласил на сцену и заставил его мгновенно заснуть. Может, у этой женщины такой же дар? Вдруг она нас загипнотизировала?

Возможно, она даже убийца: я знал, что такие женщины существуют. Возможно, она каким-то образом сумела дать каждому из нас по очереди яд. И, может быть, в силу юного возраста я сопротивлялся ему лучше, чем наши более старшие попутчики. Оказал ли уже яд свое смертельное действие? Быть может, оно еще не достигло рокового апогея?