Страшные сказки Женщины в белом

Думать об этом Оскару не хотелось. Он позовет слугу, и тот приведет полицию или врача, или к кому обычно обращаются в подобных случаях. И тут веки матери дрогнули, и она моргнула. Боже милостивый, она еще жива! Может, и отец тоже?

Оскар инстинктивно шагнул вперед, но остановился. Нет. Нет. Подходить к растению нельзя. Слишком опасно. Мать, возможно, и жива, но ей уже не помочь, сказал он себе. Им обоим уже не помочь.

Он приведет слугу. Чуть погодя. Спешить ни к чему. Оскар безуспешно попытался прогнать мысли о лавке, которую откроет на унаследованные деньги — деньги, которые он не станет спускать на эти дьявольские растения. Он отступил, и что-то коснулось его затылка.

Он обернулся, ожидая увидеть испуганное лицо одного из слуг, но это был странный зеленый плод.

Прежде чем он осознал, что плод цел, тот лопнул и выпустил мелкие как пыль споры Оскару в лицо — в нос, рот, глаза.

Какое-то вещество в спорах парализовало его, но, пока Оскар еще мог двигать руками, он потянулся к побегу, с которого свисал плод. Побег был покрыт длинными белыми волосками. Дотронувшись до него, Оскар услышал звук, похожий на щелканье кнута, и что-то сильно толкнуло его в грудь, прямо под сердце.

Несмотря на всю мощь, удар не сбил Оскара с ног, ведь его нанес шип длиной в два фута, который стремительно выскочил из-под корней ужасного растения, издав резкий щелчок, словно захлопнувшаяся мышеловка. Шип пронзил Оскара и обездвижил его.

На мгновение Оскар задумался, не умер ли он, но он знал, что еще жив. Больно тоже не было. Что-то — споры или сам шип — подействовало как анестезия.

Хотя Оскар не чувствовал боли, он понял, что из шипа уже начал прорастать побег, и через несколько часов тоненький стебель выглянет у него изо рта и увенчается весьма милым переливчато-голубым цветком — точно таким, какой Оскар краем глаза заметил во рту у матери.

* * *

Когда рассказ подошел к концу, я невольно ахнул. Он завладел мною, как то жуткое растение — Оскаром, и меня парализовало так же, как его и его бедных родителей.

Эта последняя роковая сцена представилась мне пугающе ясно. Я чувствовал духоту и спертый воздух оранжереи. Видел каждый листок и побег того смертоносного растения. Вдыхал запах его голубых цветов.

Кроме того, я явственно ощущал, что там, в оранжерее, между пятнами света, находился кто-то еще. Но каким бы четким ни был этот образ, он в секунды рассыпался и исчез, словно рисунок на песке, смытый волной прилива.

Странным образом рассказ оказал на меня изнуряющее действие. Я был вымотан. Можно было подумать, что я напрягал не воображение, а мускулы. Мысли у меня путались, и телесных сил словно не осталось. Я будто приходил в себя после пробежки, а не пытался вспомнить подробности только что услышанного.

Женщина в белом улыбнулась, очевидно, вполне довольная произведенным впечатлением. Я в смущении избегал ее взгляда и смотрел в окно купе.

Должен признаться, совсем не такого рассказа я ожидал. Мой опыт общения со слабым полом весьма ограничен, но ни одна из моих матерей — ни родная, ни оставшаяся на станции самозванка — не имела ни малейшей склонности к сюжетам мрачного толка.

Я был заинтригован. Заинтригован и весьма встревожен. Меня взволновала и жуткая история, и удовольствие, с каким ее рассказывала женщина, которая во всех прочих отношениях казалась благопристойной и которой больше приличествовало бы находиться на церковном празднике.

Что-то в ней завораживало. Мне никак не удавалось найти подходящие слова, и замешательство наверняка отразилось у меня на лице.

Я сделал вид, что мне вдруг понадобилось разгладить складку на брючине, и оглядел попутчиков. Фермер, Хирург, Епископ и Майор все не просыпались.

— Как можно спать так крепко среди бела дня? — спросил я несколько неодобрительно.

— Возможно, они устали, — ответила Женщина в белом.

— Но ведь мы отправились совсем недавно.

— Возможно, — повторила она, с грустной улыбкой взирая на спящих. Затем она снова повернулась ко мне, наклонилась вперед и похлопала меня по коленке.

— Вы, молодой человек, и сами, кажется, устали, — сказала она обеспокоенно.

— Я? Устал? Нет. Ни капли.

— Разве?

Мои веки отяжелели, но я моргнул и изо всех сил постарался казаться бодрым. Вытаращенные при этом глаза наверняка придали мне немного комичный вид. Женщина в белом снова улыбнулась и откинулась на спинку сиденья.

— Я могу рассказать еще одну историю, если у вас достанет сил слушать.

— Уверяю вас, я вполне бодр, — ответил я.

— Но мне бы не хотелось навязываться. Возможно, вы сочли, что леди не подобает рассказывать подобные истории, а столь молодым людям — слушать. Я не хотела вас оскорбить.

Я не сомневался, что мое мнение на этот счет ее не заботит и она нисколько не нуждается в моем одобрении. Совсем наоборот: я также не сомневался, что ей вполне нравилось вызывать во мне беспокойство.

— Вы меня ничем не оскорбили, — сказал я.