И сравнивая себя с другими, это выросшее чадо объективно оценивает свои плюсы и делает правильные выводы из своих минусов. И в итоге добивается еще больших успехов. И их признает весь мир. А потом чадо вдруг с удивлением замечает в себе искреннее, глухое раздражение от непонятного его прагматичному уму укладу жизни той стороны, что была когда-то его колыбелью. И появляется непреодолимая тяга сделать так, как ему кажется правильным. Исправить, переделать, перестроить на свой, привычный лад.
А та, материнская сторона, и не сопротивляется вроде. Она охотно и с благодарностью принимает какие-то инновации, технологии, учения. Все, кроме посягательства на право жить по усмотрению своему. И начинается очередная война. По-другому этот выросший дитятя делать просто не умел. А война, на взгляд немца, это всегда математика. И приступая к ней, мой народ всегда сначала убеждался: подсчеты верны, проект жизнеспособен, мы победим. И всегда получалось наоборот. И я теперь знаю, почему.
Мы руководствовались геометрией Эвклида, забывая, что она - всего лишь одна из проекций геометрии Лобачевского. Великой науки великого русского. Мы забывали, что пошедшие на отчий дом войной - обречены и будут наказаны. Мы забывали, что наше представление об истине - всего лишь наше представление. Мы научились устраивать хорошо свою жизнь и стали считать, что знаем, как вообще надо правильно жить. Не понимая, что это разные вещи.
Хочу, чтобы вы знали. Вековечное немецкое Die Drang nach Osten - это, по сути, просто исковерканное стремление ребенка вернуться в материнское лоно. В правильном переводе - отнюдь не "поход на Восток" как натиск, а как стремление, если хотите - порыв. Я могу ошибаться, конечно. Но! Это просто искреннее желание вновь обрести когда-то давным-давно утерянное в погоне за мнимым благополучием ощущение цельности бытия и возвращение к истинным истокам жизни.
Дитер вздохнул, переводя дух, и с легкой опаской взглянул на нас.
- Я никак не могу это обосновать. Более того, я вряд ли когда решусь это повторить кому-нибудь еще. Но я так чувствую. Глядя на вас, друзья, я абсолютно отчетливо ощущаю, что вы сохранили в себе это нечто, чему нет названия. Но жить без него и тягостно, и пусто. Поэтому на будущее: если мы - друзья, то прошу о любых ваших поездках ставить меня в известность. А я сделаю все возможное, чтобы быть рядом с вами. Кроме того, я сажусь изучать русский язык и вплотную приступаю к поискам русской жены, - и шутливо поклонился.
Мы дружно захлопали.
"Ну, друг мой Дитер, с женой у тебя, похоже, вопрос решен", - чуть было не ляпнул я, но сдержался и полез за сигаретами. А Димыч, крякнув озадаченно, хлопнул Мелкого по плечу и задумчиво произнес:
- А знаешь, старый, мне вот чего сейчас в голову пришло. По итогам одной только минувшей войны мы еще лет триста должны вас ненавидеть на генетическом уровне. И когда я читаю о той войне, у меня нет никакой к вам братской любви. А руки сами по себе сжимаются в кулаки. Но в целом... Спроси меня, к кому из европейцев я отношусь лучше всего, я отвечу - к вам, немцам. Мы не очень любим людей, которые, улыбаясь, держат при этом камень за пазухой либо кукиш в кармане. Мне кажется, вы единственные, кому это не присуще ни в малейшей степени. Такая вот пертурбация геополитики. Как хотите, но за это срочно надо выпить, - и разлил, не скупясь, искренне сокрушаясь по поводу мизерного калибра нашей походной посуды.
Но тут же схватив чайную термокружку, перелил в нее содержимое всех стопок, долил до краев и попытался подняться. Хеля активно воспротивилась. Пришлось смириться. Он аккуратно поднес емкость к подбородку и очень серьезно сказал:
- Спасибо вам, ребята. Где вас раньше носило? Мрак. Я начинаю. Через минуту хочу видеть эту кружку пустой, - и запрокинул голову, облегчая нашу задачу ровно наполовину.
Пройдя полный круг, пустая кружка упокоилась на земле. Воцарилось недолгое молчание. Вспомнили об остывшем шашлыке, кто-то закурил. Димыч вновь прорвался к микрофону.
- А кстати... О том, чего не может быть. Дитер, бабульку у моста не забыл еще? Очень тебе рекомендую сходить к врачам провериться по поводу своей хвори. Наверняка ведь была у тебя какая-то болячка, а?
Немец сразу посерьезнел.
- Уже, - уставясь в костер, произнес он. - Не хотел говорить. Потому что это за гранью моего понимания. У меня рак легких. Был. - Он прикоснулся рукой к левой стороне груди. - С прорастанием опухоли в плевру. Третья стадия. Это приговор. Поэтому я и махнул рукой на здоровый образ жизни и вернулся к алкоголю и табаку. И заставил себя не думать о болезни и жить, сколько суждено. На всю катушку. Сегодня я успел сделать два дела. Сходить в кирху, попросить у мамы прощения и сделать томографию. Про маму говорить не буду, извините. А томография показала полное отсутствие опухоли. Конечно, предстоят еще более тщательные анализы, но врачи убеждены - я здоров. Как это может быть - не понимаю.