Страшный суд. Пять рек жизни. Бог Х (сборник)

— Ребята, все хорошо, — сказал я им. — Вы будете новым типом человека. Будете красиво и мягко любить.

— Амстердам тоже сдался? — спросил я жену адвоката.

— Амстердам не сдался, — сказала честная женщина.

— Молодцы, педерасты! — воскликнул я с ностальгией. — Берем курс на Амстердам!

— Нет, нет и еще раз нет! — сказал капитан. — Я отказываюсь считать Рейн космической рекой.

— Почему? — спросила жена адвоката.

— В верховье космической реки обитают души еще не родившихся людей. Значит, Швейцария — будущее мира.

— Не годится, — нахмурился я.

— А что нам делать с сакральной речной нумерологией?

— Какой еще нумерологией? — спросила немка.

— 3,7,3 на 7, 99, — сказал капитан.

— Хорошо! — растрогался я. — Вот это и есть капитан-религия?

— Как сказать, — потупился капитан.

— Долой попов! — крикнула немка и выстрелила в воздух.

— Ты хочешь ни хрена не делать и жить в шоколаде, — объяснил я ее беспредметный поступок.

Прирученная красота превращается в кич и, вывернувшись в киче наизнанку, начинает мне нравиться своим онтологическим неблагополучием.

Я взял автомат и спустился в машинное отделение. Лора Павловна тоже взяла автомат. Мы долго бродили по машинному отделению в поисках помощника капитана. Сначала мы боялись, что он нас убьет и потому ходили очень осторожно, а потом перестали бояться и ходили, и пели песни. На пути нам попался помощник капитана, но мы не обратили на него внимания, потому что он прикинулся поршнем с болтами. Потом он прикинулся еще какой-то железной установкой, из него летели искры, потом он стал как озеро ртути, и мы снова прошли мимо него.

Под душераздирающий военно-морской марш мы входим в Амстердамский порт. Народ выволакивает на набережную свою обезглавленную, когда-то любимую королеву. Амстердам — колыбель столовой клаустрофобии. Тот дом похож на солонку, этот — на перечницу. У проституток с островов Индонезии фарфоровые лица. Мы — вожди, экстремистские Гуливеры, мы братаемся с толпами революционной наркоты из кафе-шопов. На фонарных столбах, в театральных программах, газетах, на площадях, поперек каналов, в ресторанных меню один заказ: революция. Немка связала мне красные пролетарские носки. Капитан все-таки напросился вздернуть его на мачте. Сливки вечной женственности не прочь выйти за меня замуж. Капитан бесконечно рад за нас.

Кавычки напрасны. «Красота спасет мир» — псевдоцитата из Достоевского. Ее нет в полном собрании его сочинений. Но теперь мне ясно, кто это сказал. Это сказал старый Рейн.

Имярек

Банан

Я — человек беспафосный. Я знаю, что мост леденеет первым. Что же тогда я делаю в Индии, если у каждого индуса вместо сердца — пламенныйТадж-Махал? Ищу Тадж-Махал. Всем миром возводим мавзолей любви. Весь кич мира стекается в Тадж-Махал. Есть ряд основных состояний, когда мудрость неотличима от тупости. Не найти Тадж-Махал в Агре, городе Тадж-Махала, все равно, что не увидеть Кремль в Москве. Но индийская несознанка — не стиль существования, как у русского придурка, а пожизненная сущность.

— Что это у тебя? — спросил я уличного торговца фруктами, тыча в незнакомый мне плод.

– Банан.

— А это?

– Банан!

— А вон то?

– Банан!

— А вон там?

— Где?

— Над городом!

– Банан, сэр!

— Какой, блин, банан?! Это же Тадж-Махал!

Любовник

Индусы — заводные игрушки. Красные жестяные божьи коровки. Жестяные крылья. Пружинки ржавые. Голова — жестяной барабан.

— Когда с индусом занимаешься любовью, — смущаясь, рассказывала мне в Дели (я только что прилетел) Нана, старшая сестра моей немецкой переводчицы, — он весь скрипит, его хочется смазать постным маслом.

Она подошла ко мне, напоила виски.

— Боже, — сказала, — как надоел этот скрип!

Сладкая ловушка

Индия — сладкая ловушка. В Индии времени нет. Поезда в Индии ходят по звездному календарю, раз в миллион лет. Самолеты летают с точностью метеорита. Можно долго ехать назад, постепенно впадая в детство: там встретится страна слонов, обезьян. Задребезжит на ветру похоронным венком пальма. Из нее вылетит разноцветная птица с кредитной карточки ВИЗА. Встанет верблюд с бессмысленно гордой мордой.

Из ребенка вырастет колониалист в английском пробковом шлеме. Индия, скажет он, страна проникающей пыли. Из задницы, скажет он, в Индии хлещет жижа. Вечная жижа из вечной задницы. Вода — отрава. Болезни — неизлечимы. Брезгливость — негласный пароль.

Из колониалиста, как из лопуха, произрастает сестра милосердия. Она устроит в Калькутте приют для умирающих на сорок коек. Оденет сорок умирающих в синие пижамы. Попутно получит Нобелевскую премию, и выяснится главное различие.