СТРАСТЬ РАЗРУШЕНИЯ

Из-за поворота показался целый поезд кошевок, верховых, обозов. Купцы шагнули ближе. Повозки остановились. Генерал-Губернатор выскочил, помог жене. Холодно взглянул на придвинувшихся богатеев.

— Кто вы, и что вам нужно?

Первым почтительно заговорил известный по доносам Мангазеев.

— Мы — почетные граждане Иркутска. С утра ждем-с.

— Делать нечего — с утра ждете? Никого не приму.

Мангазеев не уступал и уже не боялся.

— Люди от чистого сердца…

— Знаю я ваши плутни. Прииски разбазариваете.

— Наговоры суть, Ваше Превосходительство. Золотые прииски истощились, раздаем, как пустые казенные остатки. Все законно, подписано Государем.

И Муравьев сорвался, заорал на вора.

— Прииски не выработаны, отдаются за взятки! Мне все известно! И не прикрывайтесь именем Государя, гнусные мошенники!

И повернувшись спиной, взял под руку Катрин и стал подниматься по ступеням к входу в особняк.

Внутри ожидал невиданный сюрприз: огромный портрет Гаврилы Державина в шубе.

— Ого! Откуда сие? Неужто Державин был в Иркутске?

— Сие личный подарок Гаврилы Романовича, присланный Сибирякову в благодарность за соболью шубу. В ней и красуется, — ответил генерал Корсаков, первый помощник губернатора и, странное дело, его новая дальняя родня после недавней женитьбы Корсакова.

На другой день в губернаторский особняк были приглашены ссыльные декабристы. За двадцать пять лет многих уж не было, оставшиеся вели деятельную жизнь, поддерживая друг друга. В кабинет вошли девять человек, скромные, умудренные. Князь Сергей Трубецкой, князь Валериан Голицын, князь Евгений Оболенский, Сергей Волконский, Васили Давыдов, Андрей Борисов. Петр Борисов, Аполло Веденяпин и (улыбка) Александр Муравьев.

— Я пригласил вас, господа… — и все оживились словам из «Ревизора». — Поговорим о состоянии края.

Разговор состоялся. О том, что нужны больницы, школы, библиотеки, о планах создания Сибирского Университета, издания газет и журналов. Никто ничего не просил для себя.

— Вы мечтаете о новом поколении русской молодежи, — заключил Муравьев. — начинаем трудиться.

…

А что же Михаил Александрович?

Каков-то он теперь, после двух лет тюремного заключения, двух смертных приговоров и всего, что открылось ему, сокрытому в заточении? По-прежнему ли боится быть выданным Царскому Правительству?

Да, поначалу действие батогов и плетей, хождение сквозь палочный строй под бой барабанов представлялось его воображению весьма живо, но время шло, он уже не знал, что страшнее, и не боялся ничего.

Ничего.

«Однажды ночью меня будят, ведут, везут. Я ужасно обрадовался: расстреливать ли ведут, в другую ли тюрьму — все к лучшему, все перемены. Наконец, приехали. Я увидал русских солдат, и сердце мое радостно дрогнуло.

— Здорово, ребята!

— Не велено разговаривать.

Австрийский офицер потребовал обратно Kaiserliche-konigliche, цепи, собственность австрийской короны. Пришлось перековывать. Наши оказались потяжелее».

Так, в ручных и ножных кандалах провели Михаила Бакунина через Красное село 11 мая 1852 года. Он прибыл на родину и занял арестантский покой номер пять Алексеевского равелина Петропавловской крепости.

— Наконец-то, — с облегчением вздохнул наследник.

…

Первые недели протекли на удивление тихо. Голуби за окном, русская речь караульных солдат, ласковый плеск невидимой невской волны за гранитом. Такой ли встречи ожидал Мишель после всего, что натворил в Европе? Он не знал, что и думать. Ясно было, что физические унижения ему не грозят, но и суд, по-видимому, тоже. Здесь все известно!

Протекли еще три-четыре недели, всего около двух месяцев.

— Пора приступать к допросу, — решил, наконец, Николай.

Граф Орлов наклонил голову, соглашаясь с царской волей.

Оба молчали. О чем допрашивать человека, дважды приговоренного к смертной казни? Следственные материалы прусских и австрийских судов давно лежали в папках Третьего отделения. И к чему приговаривать этого бунтаря? Смертной казни в России не было, одиночное заключение, поселение и каторжная Сибирь были единственными устрашениями для преступников.

Николай был уже немолод и не всегда здоров.

По утрам, часто после бессонной ночи, он с трудом поднимал себя с узкой армейской койки, принуждал к легкой верховой прогулке и тотчас принимался за дела. У него был сильный характер, дела помогали справляться с приступами глубинного предутреннего истерического страха, возрастным сигналом наследственности несчастного отца, возможно, и деда, прадеда.

Только дела да пустые любовные шашни развлекали его, да ежедневная государственно-деловая суета.

Дубельт докладывал о железных дорогах, металлургических заводах, армейском провианте, торговле, крестьянах. И анекдотах.

— Скверный случай, Ваше Величество. В трактире пьянчужка плюнул на Ваше изображение. Задержан.

Николай I поморщился.

— Наказание?

— Восемь лет в заключении.

Царь величественно-комически повернул голову.

— Еще и кормить его? Штраф пятьсот рублей. Портреты снять.

Неспокойная Европа кипела волнениями.