СТРАСТЬ РАЗРУШЕНИЯ

Если братья-славяне на Балканах … устали от турок… ввести войска. В конце концов, блистательная бабка Екатерина II громила турок, присоединила Крым, блистательный старший брат Александр — победитель Наполеона, а он, Николай, доселе ничем не…

Славно. Но англичане, французы… допустят ли?

Эта мысль засела, как гвоздь. Если братья-славяне пойдут за ним, … как же нужна ему под конец царствования маленькая победоносная война!

После вызвал Дубельта, передал тетрадь и, усмехнувшись, мягко провел левой рукой по опрятной, волосок к волоску, прическе.

— Ведь он из рода Муравьевых?.. Он умный и хороший малый, но опасный человек, его надобно держать взаперти.

Дубельт молча наклонил голову, унес тетрадь к себе и стал покрывать лаком все карандашные пометы царя.

"Собственною Его Величества рукою написано карандашом".

Поставил дату и собственную подпись. 27 сентября 1851года, генерал-лейтенант Дубельт. После этого "Исповедь" Михаила Бакунина оказалась на столе наследника Александра. Он прочел ее по-своему и отозвался с краткой проницательностью.

— Нет и следа раскаяния.

И Бакунина оставили в "покое".

…

Ни слова упрека не звучало в семье.

К старшему брату по-прежнему сохранялись любовь и уважение, не охлажденное годами молчания и разлуки. Все давно стали взрослыми, искушенными, вполне ощутившими разницу между мечтами и действительностью. Уходили навеки участники молодых споров, шумело подрастающее поколение, его-то личность дяди Миши ничуть не занимала, зато само присутствие его в крепости казалось чем-то необыкновенным.

Наконец, офицер от графа Орлова известил семейство, что милостью Государя родным разрешено свидание с заключенным Михаилом Бакуниным.

Поехали, конечно, Татьяна-Титания и Николай, нынешняя опора семейства.

Александру Михайловичу, восьмидесятипятилетнему старику и просидевшей возле него сорок лет супруге затруднительно было бы сие путешествие в северную столицу, несмотря на недавно построенную, прямую, как стрелка, железную дорогу.

Молодых и загорелых брата и сестру (Татьяне было тридцать пять лет, Николаю минуло тридцать) ввели в обширную залу в квартире коменданта крепости Ивана Александровича Набокова. Это был добрый и заботливый человек, считавший заключенных своими подопечными, почти детьми. Он предложил приехавшим чаю и нехотя ознакомил с правилами общения с заключенным: общаться только на русском языке, не говорить о политике, о высокопоставленных особах, передавать и принимать письма, за исключением тех, что прошли через руки местной канцелярии, и, разумеется, невозможны любые колющие и режущие предметы, пояса и веревки.

— Увы, — развел руками сей добрый человек. — Служба.

Наконец, за дверью послышались тяжелые шаги.

— Мишель!

Все обнялись. Одиннадцать лет! Мишель выглядел бледным, отяжелевшим, передних зубов не было. Два из них выпали из кровоточащих десен уже здесь, накануне. Но он не выглядел ни грустным, ни отчаявшимся.

— Во-первых, друзья мои, нужны книги, много книг, тетради, принадлежности для письма, — распорядился он после объятий и поцелуев.

— Извините, Михаил Александрович, что вы собираетесь писать? — насторожился Набоков.

— Письма родным, Иван Александрович.

— Но и только. Читать вам можно, но писать ни в коем случае. Разрешено получать газету «Санкт-Петербургские ведомости». Пейте чай. Какое варенье вам нравится? Супруга припасет к следующему разу. Говорите, общайтесь, господа.

Они говорили долго-долго. Татьяна со сдержанной улыбкой, лаская брата темно-голубым взглядом, предложила поместить к нему в камеру клетку с канарейкой.

— И веселье, и заботушка тебе, Мишель. Согласен? Но, главное, — она повернулась к коменданту, — свежие овощи, домашнюю буженину, зелень из премухинских теплиц, еловый отвар. Это дозволяется, господин Набоков?

— Весьма умеренно, госпожа Бакунина. В камере нет ледника.

— Ах, как жаль! Как часто дозволены свидания?

— Один раз в два месяца.

Они ушли.

— Мишель будет возвращен в семью, — с убеждением произнес Николай. — Старший брат — краеугольный камень дома, без которого вся семья расползлась во все стороны.

Потянулись дни. Потянулось или остановилось время. Санкт-Петербургские ведомости, книги. Новый поэт Некрасов.

Буря бы грянула, что ли?

Чаша с краями полна.

В Лондоне Герцен вновь печатает благородно-прощальную статью о доблестном рыцаре Бакунине, борце за свободу, которого вновь скрыли тяжелые каменные своды каземата. В Петербурге, сам опальный, Тургенев составляет для него библиотеку. Беспокоится и папенька.

— Дорогой наш сын, для ободрения духа займись переводами, это освежит твою умственную жизнь, — советует ему в письме престарелый Александр Михайлович.

Ему ли, верноподданейшему родовому дворянину, присягавшему трем царям русским, дожить до такой крайности! О, предчувствие, предчувствие полувековой давности, ведь как сбылось, как поразило все семейство!

— Вы хотите, батюшка, чтобы я занялся переводами, — отвечал непокорный сын. — Я не думаю, чтобы это было возможно, во мне умер всякий нерв деятельности, всякая охота к предприятиям, охота к жизни.