Страсть Северной Мессалины

– Экий вы прыткий! Подол ему приподнять!

– Ах нет, не мне, а вам. И не высоко, самую чуточку, только над каблуками.

– Ну, в самом деле, ничего страшного, чай, не произойдет. Извольте глянуть.

– И в самом деле, каблучки не более двух вершков. А ножка хороша… разве что суха чрезмерно. Вы, сударыня, верно, тощеваты и сухоребры?

– А вы, гость провинциальный, подлинно хамоваты.

– В чем же хамоватость моя состоит, извольте объяснить?

– Да ведь всякая дама в маскараде – заведомо красавица! Так с нею и надобно обращаться, даже если домино покрывает ее фигуру, а маска – лицо. Вы же подозреваете во мне уродину…

– Помилуй Бог! Мне худышки очень по нраву.

– Так вот какие нынче нравы в нашей провинции?!

– Да уж, да уж…

– Позвольте вам не поверить, сударь.

– И правильно, не верьте мне, потому что худышек я и впрямь люблю, но только бюст у них непременно должен быть пышный. Так что… прощайте, сударыня, у вас нет надежд сыскать мою благосклонность, хотя ножка у вас преизумительная.

– Вот болван самонадеянный! Да больно надобна мне ваша благосклонность! Но знайте, бюст у меня тоже преизумительный, не извольте сомневаться!

– Неужели?! Вряд ли вы правду говорите. Хвастаете, конечно! Пользуетесь тем, что проверить ваши слова никак невозможно.

– А ежели возможно?

– Э-э… коим же образом? На ощупь позволите?

– Только попробуйте, и я подниму такой крик!

– Тогда как же нам быть? Неужто так я и покину вас, не убедившись в том, что вы правду говорите?

– А ведь мое домино имеет застежки на груди. Что же будет, ежели мы с вами завернем вот за эту портьеру, а потом я расстегну одну пуговку?

– Ну, одну… одной, знаете ли, маловато будет!

– Ну хорошо, две.

– Где две, там и три, сударыня. Ну-ну, не скупитесь, расстегните и четвертую, позвольте ж мне насладиться сим зрелищем! Еще и пятую, умоляю… Ах Боже ты мой!

– Вот так. Что я вам говорила?!

– Да, все истинно! Какие холмы! Сколь они белопенны! Какая возбудительная родинка на сих холмах! Или это мушка?

– Мушки я леплю на щечки, а здесь родинка природная. Кроме меня, ни у кого такой нет, можете даже не искать!

– Ах, кабы я мог всю жизнь созерцать эту родинку, клянусь, ни на какие иные груди и не взглянул бы! Ничего прекрасней в жизни не зрел! Нигде и ни у кого!

– Врете небось.

– Полно вам, правда истинная. Ах нет, не спешите… ну как вы можете быть столь жестоки?! Уже застегнулись…

– Экий вы, сударь, что же, я так и должна стоять нараспашку, чтобы всякий мог видеть, как фрейл… э-э, как маска открыла свои тайны прежде того времени, как будет дозволено?! Да меня просто выгонят с маскарада, здесь у нас правила жесткие!

– А что, позвольте спросить, значит недосказанное вами словцо «фрейл…»? Сдается мне, это значит «фрейлина»… Уж не фрейлина ли вы императрицы?

– Да хоть бы и так, вам-то что с того-с? Вам, провинциалам, вход в приватные места заказан. А более фрейлин нигде не увидать. Поэтому можете голову ломать хоть до скончания веку, в самом ли деле я фрейлина или нет. И на сем прощайте, сударь, уезжайте в свой Голопупинск или Грязнопяткинск. Наисчастливейшего вам пути!

– Хм… и с чего это вы взяли, что я куда-то уезжать собираюсь, тем паче, в этот… Голозадовск? Нет, теперь, после нашей встречи, я уж наверняка не покину столицу! Глядишь, еще свидимся!

* * *

– Ну, довольно! – пробормотала императрица и поднялась с постели. – Я должна его видеть!

Протянула руку к колокольчику – вызвать камердинера, пусть сходит и приведет паренька. Пусть выдернет его из постели живого или мертвого!

И тут же отдернула руку.

А вдруг… вдруг все правда, вдруг там окажется кто-то еще? Невозможно представить себе, что он пойдет на такой риск, но чем черт не шутит? Разве сама она когда-то, давно, не рисковала черт знает как, не рисковала репутацией и самой жизнью, только чтобы побыть с любимым? Вдруг и он отважится?

Нельзя, чтобы кто-то увидел это. Опозорена будет прежде всего императрица, чей молодой любовник загулял.

Пойти самой? А если ее увидит кто-то из гвардейцев, стоящих на карауле?

Нет.

Надо подождать. Надо еще немного подождать.

Подождать, подождать! Ее затрясло, как в лихорадке, стоило только представить себе, как он обнимает другую. Да как он смеет?! Да что он понимает в любви? Да кто он такой, этот мальчишка? Ничтожество!

Ну что ж, ничтожество тоже способно на любовь. Да еще и на какую!

Пример ее бывшего мужа и «девицы Воронцовой» – тому живейшее доказательство.

Неужели Петр и вправду женился бы на ней, если бы что-нибудь случилось с Екатериной?!

Теперь об этом можно только гадать, ведь тот обед 24 мая 1762 года, когда император публично опозорил жену и возвеличил фаворитку, стал толчком для заговорщиков. Ведь кара могла в любой миг настигнуть не только императрицу, но и ее любовника, и его братьев. Екатерина, может быть, осталась бы жива, пусть и в заточении, однако Орловым непременно пришлось бы проститься с жизнью. То есть растопкой для костра этого комплота был и страх его основных участников.

А впрочем, какая разница?..