Как скоро теплота, сопровождающая молитву Иисусову, не сопровождается духовными чувствами, то ее не следует называть духовною, а просто теплотою кровеною; и она, будучи такою, не худа, если не состоит в связи со сластию похотною, хотя легкою; а если состоит, то худа и должна подлежать изгнанию.
Эта неправость бывает, когда теплота ходит ниже сердца. Вторая неправость – та, когда, полюбив сию теплоту, ею одною все ограничивать, не заботясь о чувствах духовных и даже о памяти Божией, а лишь о том, чтоб была сия теплота; эта неправость возможна, хотя не у всех и не всегда, но по временам. Нужно заметить сие и исправить, ибо в таком случае останется она кровеная теплота, животная… (12, с. 65)
То, что было похотное раздражение, очень дурно. Это может быть случайность; но допускать сего не следует, а надо тотчас пресекать… Иначе дело, вместо духовного, выйдет чувственное и, вместо добра, злой плод принесет. Читайте в «Добротолюбии» о сем, наипаче же о том, как внимание держать. (12, с. 195)
Углубленная молитва ко Господу возбуждает теплоту. У опытных отцов строго различаются – теплота телесная, простая, бывающая вследствие сосредоточения сил к сердцу вниманием и напряжением, – теплота телесная, похотная, тут же иногда прививающаяся и поддерживаемая врагом, и теплота духовная, трезвенная, чистая. Она двух родов: естественная, вследствие соединения ума с сердцем, и благодатная. Различать каждую из них научает опыт. Теплота эта сладостна, и поддерживать ее желательно как ради самой этой сладости, так и ради того, что она сообщает благонастроение всему внутреннему. Но кто усиливается поддерживать и усиливать эту теплоту за одну сладость, тот разовьет в себе сластолюбие духовное. Посему-то трезвенники напрягаются, минуя эту сладость, установляться в одном предстоянии Господу с полною Ему преданностию, как бы в руки Ему полагая себя; на сладость же, от теплоты исходящую, не опираются и внимания к ней не приковывают. Но возможно к ней прилепиться вниманием и, в ней упокоясь, как в теплом покое или одежде, ее одну поддерживать, не простирая мысли выше. Мистики [в прельщении] дальше этого не шли, у них это состояние и считалось высшим: тут было совершенное безмыслие, погруженное в какую-то пустоту. Таково состояние созерцания мистиков. В нем ничего нет общего с состоянием созерцания, бывшего у великих отцов-трезвенников. (30, с. 219–220)
Боитесь впасть в духовное сластолюбие? Как оно сюда попадет?! Ведь не для сласти творится молитва, а для того, что долг есть служить сим образом Богу; сласть же – необходимая принадлежность истинного служения. К тому же, в молитве главное – умом в сердце предстояние Богу с благоговеинством и страхом, отрезвляющим и прогоняющим всякую блажь и насаждающим в сердце болезнование пред Богом. Эти чувства: страх Божий и болезнование, или сердце сокрушенно и смиренно, – суть главные черты настоящей внутренней молитвы и проба всякой молитвы, по коим надо судить, должным ли порядком идет наша молитва или не должным. Когда они есть – молитва в порядке. Когда их нет – не в порядке, и надобно вставлять ее в свой чин. С отсутствием их сласть и теплота могут породить самомнение, а это гордыня духовная… и се будет прелесть пагубная. Тогда сласть и теплота отойдут; останется одна память о них… а душа все же будет думать, что имеет их. – Сего бойтесь и больше возгревайте страх Божий, смирение и болезненное к Богу припадание, ходя всегда в присутствии Божием. Се – главное! (12, с. 146)
Прелести нечего бояться. Она случается с возгордившимися… кои начинают думать, что как зашла теплота в сердце, то это уже и есть конец совершенства. А тут только начало, и то, может быть, не прочное. Ибо и теплота, и умирение сердца бывают и естественные, – плод сосредоточения внимания. А надо трудиться и трудиться, ждать и ждать, пока естественное заменено будет благодатным. Всяко, лучше всего никогда не почитать себя достигшим чего-либо, а всегда видеть себя: нищим, нагим, слепым и никуда не годным. (12, с. 195–196)