Страсти и другие рассказы

— Что? У нее там родственница. Выжившая из ума глухая, злобная старуха. Где находится «Джойнт»? Они мне когда-то помогали. Я шел на дно, падал в бездну. Я уже начал думать: кто знает?.. Если власть в руках у посланцев тьмы, может быть, они и есть вершители наших судеб? Я имею в виду сынов Амалека: Сталина и Гитлера. Первый — как бы первозданный Сатана, второй — новый Асмодей, мерзавец, отец всякой скверны. На Кубе я познакомился с одним типом, сбежавшим и от нацистов, и от красных. По части побегов это гений, правда, писатель дрянной. Он мне такого порассказал!

Про нацистов уже все всё поняли. А вот Россия пока остается загадкой. Сначала тебя возносят до небес, а потом, как сказано в Талмуде, бросают с высокой кровли в глубокий ров. Сегодня они хотят знать о вас все, буквально все до мельчайших подробностей, а назавтра вы даром им не нужны, и вас запихивают в тюрьму подыхать.

Что касается Марокко, это невинные люди. Они еще не ели от древа познания. В их приниженности есть искра божественной чистоты. Палестина — особая статья. Эти стараются приблизить конец света. Короче говоря, я сдался. Раз уж муть и пена неизбежны, наверное, чем глубже, тем лучше. Затем пришло откровение. Будьте любезны, передайте мне перец.

— Перец? В кофе?

— Что такое Америка, я никак не пойму. Здесь что, живут по принципу — Бог и Дьявол вместе? Ее зовут Карола Липинская-Коган. Она читала ваш сборник в лагере под Мюнхеном. Вы все там найдете.

— Под Мюнхеном?

— В Книге Бытия.

Прошло несколько недель. Я сказал Гетцеле, что позвоню, но все откладывал, а когда совсем уже было собрался, обнаружил, что потерял и телефон, и адрес. Однажды вечером, когда я сидел дома, читая газету, раздался стук в дверь. Я спросил: «Кто там?» — в ответ донеслось чье-то невнятное бормотание. Открыв дверь, я увидел женщину с торчащими во все стороны рыжими волосами и острым лицом, усыпанным веснушками. На ней было пальто, перехваченное мужским ремнем, и ботинки, каких в Америке никто не носит. За спиной висел огромный брезентовый мешок. В целом вид у нее был нездешний и безумноватый. Оглядев меня с головы до ног, она воскликнула:

— Это он! Именно так я вас себе и представляла, ну, может быть, немного иначе. Нет, пожалуй, все-таки совсем иначе.

— Можно узнать, с кем имею честь?

— Карола Липинская-Коган, тень, жертва и алтер эго Гетцеле Терцивера.

Я пригласил ее войти. Не успела захлопнуться дверь, как она заявила:

— Я просто обязана вас поцеловать.

Она обняла меня. Растаявший снег с ее рукавов побежал мне за шиворот.

— Я вас знаю! — вскричала она. — Я вас знаю! Вы мой брат, нравится вам это или нет. Я все надеялась, что вы зайдете к нам, но раз вы такой трепач, враль и американский О'Кейщик, я решила сама вас навестить. Попробуйте меня выгнать, не выйдет!

— Боже сохрани! Я очень рад, что вы зашли.

— Это откуда же такое радушие? Небось, будь я горбатая да на двадцать лет постарше, вы бы меня не впустили. Знаю я вас, мужчин. Вы все эгоисты, что убийцы, что гении, все до единого. У меня ни гроша в кармане, а есть хочется. Если вы меня немедленно не покормите и не дадите мне стакан чаю, я умру на этом самом месте, и вам придется платить за похороны.

— Снимите пальто. Я вас сейчас покормлю.

— Дайте-ка я еще разок на вас погляжу. Я уже давно знаю из ваших книг, что вы принадлежите к нашему братству рыжих. Но где же ваши волосы? Потом, мне казалось, что вы выше. А где те безумные женщины, которых вы так любите изображать в своих рассказах? Я думала, что застану у вас оргию. Должна вам сказать одну вещь: между мной и Гетцеле все кончено. Все! Финита ля комедия! Только не пугайтесь. К вам я приставать не собираюсь. Хоть Гитлер со Сталиным и научили меня не особенно важничать, я еще не дошла до того, чтобы вешаться на мужчин. Ой, посмотрите, что я сделала с вашим ковром!

На ковре образовалась лужа талого снега, набежавшего с ее пальто и ботинок. Она сняла и то и другое и осталась в чулках и ярко-красном платье. Я разглядел теперь, что у нее зеленые глаза, вздернутый нос, острые скулы и длинная шея. На вид ей было лет сорок, не меньше.

— Дайте сигарету, — распорядилась она. — До смерти курить хочется. Сигареты для меня важнее хлеба. В тюрьме я отдавала последний кусок за толченые листья с опилками. А вы, помнится, не курите и не пьете.

— Верно, но сигареты у меня есть. И коньяк найдется.

— Зачем же вы их держите? Гостей угощать? Вы меня огорчаете. Хорошо, что Верлен с Новалисом уже умерли. А то, боюсь, они бы тоже меня разочаровали. Вы что, филистер, что ли?

Я дал ей сигарету и поставил на стол бутылку коньяка. Потом я пошел на кухню и принес хлеба, фиников, сыра и остатки торта. Карола Липинская-Коган ела, курила и наливала себе одну рюмку коньяка за другой.