Страсти и скорби Жозефины Богарне

Я поняла, что она знает самые мои тайные помыслы и мечты. Разве я всю свою жизнь не мечтала о Франции? Разве само это слово не было связано для меня с любовью, со всем, что только есть в жизни лучшего?

— Признаюсь, пока я видела только эти четыре стены, — сказала я.

— Это мы исправим, моя дорогая. Начнем с вашего визита ко мне в салон — завтра же вечером, — подняла палец Фэнни, пресекая мои возражения. — Я настаиваю. Пришлю за вами лакея к девяти часам.

Вот так просто все решилось. Но «салон»? Я даже не знаю, что это такое.

Четверг, 9 ноября

В гостиной у Фэнни собрались несколько человек (двенадцать, я посчитала). Фэнни сказала всем, что я изучаю живопись и музыку; мне это очень польстило. После ужина стали играть на клавесине и читать стихи. Много смеялись и спорили. Все это время Фэнни изящно полулежала на диване, обитом синей с серебряной ниткой парчой. С венком из цветов на голове она походила на богиню. Поэт по имени Мишель де Кюбьер (невысокий, с громким голосом и крупными губами) прочел несколько стихов, написанных Фэнни. Я их не поняла, но всем они понравились: гости хвалили Фэнни, чем я была очень горда.

Не могу пересказать весь оживленный разговор и описать интересных людей, с которыми познакомилась. Мне казалось, что у меня язык к нёбу прирос, и тем не менее меня приняли очень тепло. Пожилой джентльмен в тугом старомодном парике тотчас угадал, что я креолка.

— Как вы узнали? — спросила я.

— Вас акцент выдает. И восхитительная грация движений.

Оказывается, я двигаюсь с восхитительной грацией. Неужели!

Суббота, 18 ноября

Сегодня Фэнни повела меня на спектакль. Приехала она рано, чтобы проследить за моим туалетом. Мы потягивали бренди, хихикали и вели себя, наверное, довольно легкомысленно, потому что тетушка Дезире заглянула в комнату и неодобрительно покачала головой. Когда дверь за ней закрылась, Фэнни состроила смешную гримаску. В самом деле, таких людей я еще не встречала. Фэнни приказала кучеру везти нас на бульвар Дю-Темпль. После сказанного маркизом — дескать, этот бульвар прозывается бульваром Злодеев — я ожидала увидеть там головорезов, но меня сразу захватила царившая здесь веселость. По натянутым канатам ходили акробаты, выступали музыканты, кукловоды, мимы, дрессированные животные — настоящий цирк, представление которого разворачивалось прямо на улицах. Даже торговцы пели: о свободе в Америке, о порочности королевы и, разумеется, о любви. Два актера исполняли сентиментальные романсы: женщина стояла на одной стороне улицы, мужчина — на другой, и они разговаривали друг с другом песней. Невозможно было не поддаться всеобщему возбуждению.

Мне так понравилось на этой улице, что в театр я вошла неохотно, но сразу оказалась в другом мире. Мы расположились в ложе Фэнни (я старалась не очень крутить головой), но тут публика задвигалась, зашевелилась. В центральную ложу вошла королева!

Я очень хорошо рассмотрела ее лицо. Она оказалась моложе, чем я ожидала, немного старше меня, красивая, с добрым, почти застенчивым выражением лица. Разумеется, я рассмотрела ее туалет и особенно — прическу, причудливое сооружение из розовато-лиловых перьев, которые трепетали при каждом движении королевы. С нею в ложе сидела блондинка и высокий красивый мужчина.

— Это Йоланда де Полиньяк и граф де Водрёй, — прошептала Фэнни. — Она любовница графа. У них, что называется, «тайный брак», осложненный его отношениями с королевой… — И она многозначительно взглянула на меня поверх веера.

— Неужели с королевой? — прошептала я.

— И более того, — подняла Фэнни брови, — говорят, что королева с Йоландой тоже… — Фэнни подняла скрещенные указательный и средний пальцы. — Это если верить слухам, — добавила она, — но я им, конечно, не верю.

Тут свет погас, и публика затихла. В соседней ложе тихо рассмеялась женщина.

— Она там не одна? — спросила я, ибо занавеси соседней ложи были плотно задернуты.

— В своей театральной ложе можно принимать кого угодно, — закатила глаза Фэнни.

Снова послышался смех, и мужской голос произнес: «Вы имеете в виду…»

— Придется, дорогая, дать вам почитать один из моих романов, — прошептала Фэнни, когда занавес стал подниматься. — Разумеется, мы выдадим его за трактат об эстетике. Пьеса, которую мы смотрели, называлась «Битый», и я так смеялась, что завязки корсета чуть не лопнули. Там по ходу действия слуге выливают на голову ночной горшок. Он пытается судиться, но сам оказывается в тюрьме. Ужасно глупо, но так смешно! Между действиями актеры пели и декламировали.

Обожаю театр! Фэнни обещала вскоре снова взять меня с собой на спектакль.

22 ноября

Мсье де Богарне пишет мне: Labour omnia vincit improbus. Я попросила отца перевести. «Упорный труд преодолевает все трудности», — сказал он. Мне следовало бы догадаться, что тут говорится об учебе, а не о любви.

7 декабря

Мсье де Богарне сообщил, что возвращается домой. Я не видела его пять месяцев.

Среда, 13 декабря, 11.30 утра