Откуда в мире бывает такая совершенная красота? И почему так откликается на нее сердце? Что это за тайный закон? Кто его придумал? Почему глаза должны быть большие, волосы пышные, брови ровные, нос – прямой, не очень большой, ноздри точеные, губы… Как описать ее губы? Их можно рисовать и лепить, лепить до бесконечности, но описать словами невозможно. Сказать – правильные, красивые… – ерунда, нужно видеть этот изгиб верхней губы, с тайным местом для улыбки, он знает это место, да, знает… Никто больше не знает… И не должен узнать… Может, взять с нее слово? А она будет держать слово?
– Ты ведь не будешь больше ни с кем… – Митя запнулся.
Как-то неловко. В мыслях все хорошо, а слова звучат странно. Но Эля его поняла, засмущалась, даже раскраснелась, прижалась к нему. Удивительное, новое и самое лучшее чувство, какое он только испытывал в своей жизни. Все-таки, наверно, отец ошибался. Нет, он не будет сейчас думать про отца. Это была какая-то другая жизнь, там, с отцом, которая закончилась, и началась совершенно новая, сегодня, вчера, но точно началась. Он не сразу понял это, поэтому вел себя как дурак. Вчера, например. Или ночью. Надо было прийти к ней – и все сразу бы стало на место.
Митя смотрел на Элю и был практически уверен – она согласится на все. Ведь не зря она так на него смотрит. И спрашивать не надо. На словах не согласится. А на деле… Скорей бы вечер. Скорей бы прошел этот совершенно ненужный ему концерт, это ее соло, да еще и дуэт с латышской звездой…
– Наверно, будем возвращаться, я хочу отдохнуть перед концертом, – сказала Эля, и в который раз Митя с удивлением понял, что она думает с ним как-то в одну сторону, что ли. Мысли материальны? Не может же это все быть написано у него на лице? Слишком сложные мысли, такое не напишешь на лице.
– Поехали. – Митя кивнул ей, развернулся и помчался обратно, уверенный, что она с радостью будет его догонять.
– А что ты загадывал? – Эля действительно догнала его и поехала рядом. – Ой, давай чуть помедленнее, я устала.
– Я загадывал… – Митя подумал, не рассказать ли ей, как он загадывал, и не раз, чтобы отцу дали большой дорогой заказ, чтобы они перестали нищенствовать, чтобы отец почувствовал себя нужным, как он загадывал, чтобы он сел за виолончель, а руки, его непослушные руки, взяли смычок и заиграли сами. Он бы не мучился, не потел, не сидел до онемения спины – руки бы играли и играли, и лилась бы музыка – прекрасная, легкая, и ему было бы хорошо, а не тошно от собственной игры. Вот такое он загадывал.
Рассказать? Он взглянул на Элю. Нет, момент тот прошел, когда он хотел рассказать ей все. Почему? А кто ж это поймет. Прошел, и все. Сейчас он хотел быть для нее загадочным и недоступным, и чтобы она немножко понервничала, думая, не разонравилась ли она ему.
– Я, может, и не приду на твой концерт. Буду репетировать в номере! – небрежно сказал он.
– Мить… – Эля остановилась.
Он видел, что она встала, не едет дальше, и ехал и ехал вперед – догонит. Он и так уже перед ней весь распластался, весь открылся, дальше некуда.
Эля услышала сигнал сообщения и достала телефон. Костик… Странно, раньше он с ней так не общался – если и писал, то только необязательную, бессвязную ерунду или спрашивал уроки, никуда не приглашал, ни на выставки, ни на каток, ни в кино. Они ходили везде только компанией. Может, ему было этого достаточно? А что вдруг он так разволновался, когда она уехала? Ведь он, скорей всего, не знает, что Эля, считай, вдвоем с Митей здесь…
Эля взглянула на Митю. Стоит ли обманывать Костика и давать ему надежду, разговаривать с ним… Если бы Митя только что опять не начал грубить, Эля бы не стала ничего отвечать Костику. А так она подумала и ответила:
Что-то в нем как будто изменилось прямо со вчерашнего дня. Вчера еще был мальчишка, а сегодня – юноша, высокий, красивый, идеально сложенный… Если бы не чуть неуверенный взгляд, был бы похож на юного древнегреческого бога. Но боги так не смотрят – исподлобья, чуть в сторону, как будто стесняясь и себя, и своего взгляда, и сказанных слов, и несказанных, и всех противоречивых мыслей и желаний, которые просто разрывают его, а то, что Митю разрывает – это ясно. Вон как опять понесся, не оглядываясь…
Глава 21
– Слушай, ты правда еще в школе учишься?
Молодой, но уже известный Петерис с удовольствием поправил золотую лямку Элиного платья.
– Правда… – засмеялась Эля.