Страсти по Митрофану

– Митя… – Эля снова попробовала погладить Митю по плечу и протянула ему бутылку воды. – Попей воды и попробуй позвонить матери.

– Зачем?

– Она должна знать, если что-то случилось. Поехать домой. Может быть, можно еще помочь. Иногда все решают минуты…

– Да? – Митя от неожиданных для него слов аж подскочил. – А что ты раньше не сказала? Ему можно еще помочь? Еще не все потеряно?

– Думаю, да. Может, он просто сознание потерял…

Митя быстро набрал номер матери.

– Мам, звони бате, ему плохо, точнее, он… – Митя запнулся, посмотрел на Элю, та покачала головой, он не стал договаривать. – Звони!

Он взял бутылку воды, залпом выпил, заметил, что Эля трет голову и морщится.

– Что с тобой?

– Ударила голову.

– Осторожней надо быть! – сказал Митя.

– Мить, это ты меня толкнул!

– За дело, значит, – пробурчал Митя, сам удивляясь своим словам. Ведь он бы не так сейчас сказал. Это сказал как будто кто-то другой внутри него, сильный, одинокий, тот, кому надеяться не на кого, только на себя самого. – Пошли. Поесть надо. Силы нужны будут.

Эля пожала плечами и встала.

– Мить, я понимаю, у тебя проблемы, но зачем так со мной разговаривать?

Митя, сощурив глаза, посмотрел на девочку.

– Разговариваю, как хочу. Сколько мы денег заработали?

– Что?

– Что слышала. Сколько мы денег заработали, когда позорились на улице, продавали свое искусство?

Эля вздохнула и достала горстку мелочи из кармана.

– Вот, и еще я потратила семь евро, купила родителям подарок.

– А! – Митя выразительно улыбнулся. – Позорились вдвоем, тратила одна!

– Митя… Остановись, пожалуйста, это как будто не ты говоришь.

– Да, мам… – Митя схватил трубку. – Что? Ответил? А как он? Плохо… Бросай все, езжай к нему, прошу тебя! Вызывай врача, будь со мной на связи… Как не отпустят тебя? Ты что?! Мама, я прошу тебя…

– Как отец? – Эля вопросительно смотрела на друга.

– Тебе-то что? Все из-за тебя.

– Хорошо. Точнее – плохо, Митя. Я ничего не понимаю, но спорить сейчас с тобой не буду. Ты хочешь, чтобы я отдала тебе деньги, которые мы заработали?

– Что? Какие деньги? О чем ты сейчас говоришь? Ты не поняла, отец – жив!

– Я же тебе говорила!

– Ты… Да ты… Ты так равнодушно об этом говоришь… Ты… Он был прав… Ты… Зачем я, дурак, с тобой поехал… Зачем… – Митя с ненавистью смотрел на Элю. Как он мог восхищаться этими плечами, волосами. Дешевка! Дешевка она и есть. Показывает всем свое тело, обтянула ноги, все просвечивает, и рубашка непрозрачная, а просвечивает, и он, дурак, предал отца ради нее…

Митя резко развернулся и ушел прочь. Тяжелыми шагами взрослого мужчины. Шел, шел, собрал слюну – сколько было в пересохшем рту – обернулся на Элю, смачно плюнул и пошел дальше – вперед, туда, где никого нет, есть только он, его близкие и его крест, его слава, его музыка.

Эля постояла, глядя на своего друга, и пошла в другую сторону. Как странно все произошло. Как будто влетело что-то постороннее и разбило тяжелым молотом все то волшебное, хрупкое, пронзительно-прекрасное, что произошло только что – часа не прошло! – между ними. Что, почему, чем она виновата – непонятно.

Эля посмотрела на себя в низкое окно первого этажа. На подоконнике с той стороны стояла белая орхидея, вся в цветах, как в огромных белых бабочках. Эля видела свои несчастные заплаканные глаза, растрепанные волосы. Она достала телефон и сфотографировала свое отражение.

«Второй день в Латвии. Рига. Я одна. Митя сказал плохие, ужасные, несправедливые слова и ушел. Еще плюнул в мою сторону. Только что он меня обнял, первый раз в жизни, и взял за руку. А потом что-то случилось с его отцом, и Митя решил, что я виновата, и ушел. Завтра конкурс. Может быть, я буду петь одна. Сегодня я пела на улице, тоже первый раз в жизни. Какой-то человек посоветовал мне поступать в консерваторию. Родители, как обычно, ничего не поймут. Им даже бесполезно рассказывать. Я думала, что Митя – самый близкий человек. Я ошибалась. Допишу потом…»

Эля убрала телефон. Может, попытаться ручкой записать, на бумаге? Все равно на словах получается как-то обыкновенно. Жаль, что она не пишет стихов. Не рифмуется мир. У кого-то рифмуется, у нее – нет.

Эля улыбнулась, глядя, как маленький мальчик старательно отбивает ногой какой-то интересный ритм. Пройдет несколько шагов, потом прыгнет на стену одной ногой, скажет «хоп!» и, подскакивая, идет дальше. Наверно, внутри него звучит какая-то не слышимая никому мелодия, заставляющая его так танцевать на улице. Мать, идущая рядом, то и дело говорила ему:

– Андрис, хватит, Андрис, pietiek[2], Андрис…

Эля услышала, как мальчик засмеялся и стал повторять, подпрыгивая, ловко вплетая свои слова в прыжки:

– Андрис, хватит, Андрис, pietiek…

Может, ей просто подойти к Мите, сказать: «Митя, хватит, Митя, пиэтек! Я не хочу печалиться, думать о своем одиночестве…» Ведь он должен услышать простые человеческие слова… Хотя он, Митя, такой непростой человек, такой непонятный… Вдруг, наоборот, она оттолкнет его такими словами?

Глава 16