Страсти по Ницше

— И какова же мораль сей чудной басни? — опять иронично спросил Ницше.

— Мораль? — переспросил Марк. (Теперь он был почему-то рассеян.)

— А то есть — басня о страсти, о силе, о таланте. Куда идти? Вот в чём вопрос. Ещё лучше, кажется, сказал этот Иисус из Галилеи: «Если слепой поведёт слепого, то оба упадут в яму». А не о нас ли это с вами, господин Ницше?

— Так откройте же свои глаза, господин Невский, и взгляните — ну хотя бы на вашего же «человекообразного» героя. Здесь, в вашей притче, тоже есть кое-какая разгадка. Смотрите, «его глаза синие как небо и могут мечтать и дерзать, но тело всё покрыто густыми волосами».

Эти глаза — глаза сверхчеловека. А тело — первобытного животного. Вот вам та самая истина — куда идти! — Ницше широко улыбался, но Марк не понял, шутит он или нет.

— Да, господин Невский, человек — это натянутый канат между животным и сверхчеловеком.

Самосовершенство — ваш путь. Вы — мост к сверхчеловеку.

В этом ваше предназначение, ваше счастье, ваша власть!

Теперь Ницше был серьезен.

— Я знаю, мой друг, — вздохнул он и посмотрел по сторонам. — «Сегодня» принадлежит толпе. «Сегодня» — время другой власти, власти капитала, когда каждый может заполучить этот кусочек. Она брошена к ногам людского отребья христианской демократией.

А они — толпа, как смердящие, вонючие гиены, разрывают на части плоть этой власти. Их морды в крови, а отсыревшие сердца свои заворачивают они в доллары; и в этом свином сэндвиче живет их страсть, их личное бессмертие, их власть.

Но там ли место власти? Они скупают всё самое ценное: свободу, красоту, талант, любовь, драгоценные камни.

Послушайте, Марк, а могут они купить равенство души?

Ведь даже камни, которые они скупают, не равны: одни — валяются под ногами толпы, а другие веками отшлифовывают своё сияние. Даже камни, и те имеют своё предназначение к совершенству — стремление к бриллианту. Их различают и сортируют, но не различают и не сортируют людские души. А ведь душа также веками стремится к совершенству: отшлифовывает свои грани, чтобы сиять лучами благородства и самопознания.

Сколько такого жемчуга ещё разбросано по миру? Сколько ещё валяется под ногами толпы? И те молотят его в потоке грязных ног; испачканного его не видно.

Но грязь смывается дождём, ливнями с грозами. Начнётся ураган и смешает всё в мутном жёлтом потоке: и нажитые, смердящие куски вашего доллара, и блевотину власти капитала. И шакальи пещеры сверхзавидующих, и сверхдома полушакалов. И весь этот смрадный поток вольётся в грозный величественный океан и растворится там.

Тогда заиграют на солнце чистые родники, а в них и драгоценные камни. Засияют своими гранями и чистые души, ведь искусство, наука, самопознание шлифуют их столетиями.

Да и о каком равенстве может идти речь, если кто-то ещё живёт в первобытном состоянии духа, а кто-то ушёл далеко вперед и приближается к сверхчеловеку. Разве всё это можно купить? Эти жемчужные капли духа собираются миллионы лет.

Растите в себе, мой друг, именно этот капитал!

И позвольте, я обязательно должен познакомить вас с моей теорией о равенстве души. Послушайте, дорогой Марк:

— Природа отделяет одних — по преимуществу сильных духом, других — по преимуществу сильных мускулами и темпераментом и третьих, не выдающихся ни тем, ни другим — посредственных: последние, как большинство, первые, как элита.

Высшая каста, я называю её кастой немногих, имеет, будучи совершенной, также и преимущество немногих: это значит — быть земным представителем счастья, красоты, доброты. Только наиболее одаренные духовно люди имеют разрешение на красоту, на прекрасное; только у них доброта не есть слабость. Ничто так не возбраняется им, как дурные манеры или пессимистический взгляд, глаз, который всё видит в дурном свете, или даже негодование на общую картину мира.

Негодование — это преимущество чандалы 1; также и пессимизм.

«Мир совершенен» — так говорит инстинкт духовно одаренных, инстинкт, утверждающий жизнь: несовершенство, всё, что стоит ниже нас. — Дистанция, пафос дистанции, сама чандала, — всё принадлежит этому совершенству.

Духовно одарённые, как самые сильные, находят свое счастье там, где другие нашли бы свою погибель, — в лабиринте, в жестокости к себе и другим, в исканиях; их удовольствие — это само принуждение; аскетизм делается у них природой, потребностью, инстинктом. Трудную задачу считают они привилегией; играть тяжестями, которые могут раздавить других, — это их отдых… Такой род людей более всего достоин почтения — это не исключает того, что они самые веселые, радужные люди. Они господствуют не потому, что хотят, но потому, что они существуют; им не предоставлена свобода быть вторыми.