Страсти по опере

То, что творил Светланов за пультом в Большом театре, словами описать просто невозможно — он был просто Богом — творцом. Как у него звучал оркестр, как в толще этой громадной партитуры у него «высвечивалась» каждая нота! Подобное я слышала только у самых великих мастеров — Герберта фон Караяна, Карлоса Клайбера, Леонарда Бернстайна — в интерпретациях не менее грандиозных партитур Рихарда Штрауса, Густава Малера и Рихарда Вагнера.

Как он умел — только языком музыкального инструмента! — нарисовать портрет… ну, скажем Гришки Кутерьмы. Мне доводилось петь со многими замечательными исполнителями этой роли — Владиславом Пьявко и Алексеем Масленниковым в Большом театре, Владимиром Галузиным в Мариинском… Вот сцена, где Февронию привозят на смотрины, а мужчины тщетно пытаются не пустить к ней вусмерть пьяного Гришку:

Здравствуй, здравствуй, свет княгинюшка!

Хоть высоко ты взмостилася,
а уж с нами ты не важничай:
одного ведь поля ягоды.

Любовь Казарновская в роли Февронии в опере Н. А. Римского-Корсакова «Сказание о невидимом граде Китеж и деве Февронии»

Евгений Фёдорович Светланов

И тут оркестр у Светланова начинал звучать совсем по-другому: насмешливо, колюче, зло, звуки инструментов точно иголки под кожу вгоняли…

Какая была у него «Сеча при Керженце»[45], где он во всех смыслах поднимался во весь рост! И шла проекция на экран — как в кино! Тогда это было ново для СССР… Толпы татар на экране… несётся тьма… а над оркестром Светланов в луче света. А русская дружина, наши воины были на переднем крае сцены, в кольчугах, с хоругвями и иконами… Получался стереоэффект, многоплоскостное, как в 3D, пространство сцены.

В оркестре же был слышен топот копыт буквально каждого из татарских коней! Тут гений Светланова разворачивался буквально во всю мощь… я такое видела всего два или три раза в жизни: когда зал вставал после симфонического антракта. Так было у Караяна, так было и у Светланова.

И вдруг эта необъятная музыкальная толща в «Похвале пустыни» начинала… шелестеть. Откуда Евгений Фёдорович брал эти piano? Не бывает таких! Шевеление травы, шёпот листьев, бормотание просыпающихся птичек, звуки раскачивающихся на ветру деревьев… всё это было было в оркестре, и было это даже не красиво, а просто завораживающе!

Любовь Казарновская в роли Февронии в опере Н. А. Римского-Корсакова «Сказание о невидимом граде Китеж и деве Февронии»

И вот открывался занавес. На сцене, среди дремучего леса стояла избушка, чуть похожая на избушку Бабы-Яги из русских сказок. И девочка Феврония выходила на авансцену с букетиком васильков, в длинной белой славянской рубахе и говорила: «Ах ты лес, мой лес, пустыня прекрасная, ты дубравушка, царство зелёное…» Каким потрясающим верлибром написана эта похвала Февронии своей любимой пустыньке!

И с укором лёгким отвечает она княжичу Всеволоду: «Ты вот мыслишь здесь пустое место, ан же нет: великая здесь церковь. Оглянися умными очами…» И продолжает:

День и ночь у нас служба воскресная.
Днём и ночью темьяны да ладаны;
Днём сияет нам солнышко, солнышко ясное,
Ночью звёзды как свечки затеплятся.
День и ночь у нас пенье умильное,
Что на все голоса ликование,
Птицы, звери, дыхание всякое
Воспевают прекрасен Господень свет.

Это же совершенно гениальный фантастический текст, такая былина, сказка, особый мир, полный славянской обстоятельности и неторопливости, противостоящих напору завоевателей.

Сергий Радонежский из града Китежа

Тут мне снова вспоминается работа с Ниной Александровной Виноградовой-Бенуа. Какого таланта она была человек, какие она сделала для нас костюмы! Особенно для тех же монголо-татар. Бедяй и Бурундай выезжали в меховых шапках, в таких монголо-тибетских ярких кафтанах, и в зале неименно раздавался вздох изумления и восхищения: «Ооо…» И когда они поднимали лошадей на дыбы, было так страшно! Было так здорово! В крохотном эпизоде очень ясно видна была мощь орды, этой тьмы, которая должна была поглотить Русь.

Владислав Пьявко в роли Гришки Кутерьмы