Страсти по России. Смыслы русской истории и культуры сегодня

Эта замечательная работа великого философа написана исключительно в русском ключе по стилю и – главное – по сделанным выводам. В ней он пускается в парадоксальные рассуждения о том, что существует разный мифологизм, и что один из них – мифологизм науки выглядит для него просто отвратительным. Процитируем это место, какое выглядит как некое интеллектуальное землетрясение даже и сегодня в век позволительности самых разнообразных суждений. Он пишет: «Итак, механика Ньютона основана на мифологии нигилизма. Этому вполне соответствует специфически новоевропейское учение о бесконечном прогрессе общества и культуры. Исповедовали часто в Европе так, что одна эпоха имеет смысл не сама по себе, но лишь как подготовка и удобрение для другой эпохи, что эта другая эпоха не имеет смысла сама по себе, она тоже – навоз и почва для третьей эпохи и т. д. В результате получается, что никакая эпоха не имеет никакого самостоятельного смысла и что смысл данной эпохи, а равно и всех возможных эпох, отодвигается все дальше и дальше, в бесконечные времена. Ясно, что подобный вздор нужно назвать мифологией социального нигилизма, какими бы «научными» аргументами ее ни обставлять» [1, с. 406].

К этому Лосев добавляет весьма ироническое суждение; как он замечает абзацем выше и явно ориентируясь на русский дискурс, что «неимоверной скукой веет от такого мира. Прибавьте к этому абсолютную темноту и нечеловеческий холод межпланетных пространств. Что это как не черная дыра, даже не могила и даже не баня с пауками, потому что и то и другое все-таки интереснее и теплее и все-таки говорит о чем-то человеческом» [1, с. 405]. Удивительные, конечно, и очень русские «загогулины» Лосева, который напрочь не приемлет холодной логичности любого суждения, в котором не проявлено человеческое. В таких его суждениях живет и Достоевский, какой подбадривает философа антиномиями своих героев. Это и ключ к его пониманию мифологизма как некой исходной матрицы для не ложного, а как раз предельно точного и верного понимания действительности, как бы она ни пряталось за абстрактной отвлеченностью и лезущей отовсюду образностью, в которой многосмысленность живет своей собственной и независимой жизнью, в отличие от логических дизъюнкций, какие обязаны опираться на какие-то прежние и уже мертвые утверждения.

Это приводит ученого к категоричности следующего рода: «Миф не есть научное и, в частности, примитивно-научное построение, но живое субъект-объектное взаимообщение, содержащее в себе свою собственную, вне-научную, чисто мифическую же истинность, достоверность и принципиальную закономерность и структуру» [1, с. 416]. Миф у Лосева определяется через миф же, через ту самую приблизительность и многосодержательность, какие содержит в себе любое построение древнегреческой фантазии от мифа о Тезее и Минотавре, от всей мифологии древнегреческих богов до мифичности поведения реальных древнегреческих персонажей в виде Алкивиада, царя Леонида, Сократа, Платона и Аристотеля. Во всем этом нет никакого ни логического, ни культурологического противоречия, Лосев ведет речь о том, что именно может быть противопоставлено механистичности и оторванной от человеческого субъекта объяснительной матрицы мертвого духа. При всей внешней убедительности и соответствия некоторым фактам действительности, такого рода подход {социальный нигилизм, как он пишет) не решает ни единой проблемы истинно человеческого существования, не дает ответа на те вопросы, какие колеблят и ожитворяют сознание всякого человека без участия теории Ньютона.

И оказывается, что наилучшим, наиболее кратким путем освоения действительности является отвлеченный мифологизм, парабола, притча, миф в своем прямом и безусловном выражении, какой не требует от тебя никакого знания, но требует прежде всего веры в то, о чем миф рассказывает, и что он есть некая безусловная и неотменяемая истина. Истина, какой и необходимо руководствоваться человеку, если только он не собирается прожить жизнь, опираясь исключительно на акты пожирания пищи и извержения ее из себя посредством естественных функций организма. Это человеческое, истинно человеческое начало, как заметил один новоевропейский философ, но дарует ли человечность такого рода возможность приблизиться к каким-то суждениям или, по крайней мере, ощущениям, что в жизни человека, какая дарована, скорее всего, не случайно каждому из живших и живущих, есть потайная дверца, какую он обязан приоткрыть, чтобы, заглянув туда, увидеть там мерцание того света истины, без которого процессы поддержания его физического существования, о которых было упомянуто чуть выше, лишены всякого смысла или они просто ничтожны.