Страсти по России. Смыслы русской истории и культуры сегодня

Что такое умиление, вера, грех, совесть, какое они имеют отношение к пропорциям, гармониям? Христианство добавляет к уже существующим, сложившимся идеальностям и отвлеченностям свои категории, какие резко выбиваются из ряда прежних дефиниций. Они переводят весь регистр когнитивной деятельности человека из сферы антропоморфизма в сферу чистой антропологии. Христианская доктрина в Новом Завете заговорила прежде всего не о Боге, но о человеке. Евангелие это не просто жизнеописание Христа, но проповедь о его учении, обращенного к человеку. Да и сам Бог должен был принять облик человека, чтобы сделать этот переход более убедительным. Он уже не просто Бог, но Человеко-бог, или Богочеловек. Это поразительно: Бог должен был не просто вообразить себя в облике человека и поиграть (в божественном, конечно, смысле) с человеком, как позволяли себе это древнегреческие божества, но пройти весь путь человека – от рождения до смерти, чтобы иметь право говорить о том, что является для человека истинно человеческим. За это заплачено его, Христа, кровью и жизнью.

Переключение, если можно этим слабым словом назвать революционный перелом, какой происходит в сознании раннехристианского человека (то есть в его пока слабых отражающих и интерпретационно-оценочных возможностях), делает, таким образом, главенствующим, основным началом в существовании человека не его материальное жизненное воплощение (жизнь как некая предметность и пластический слепок человека), но его идеальные представления о самом существенном в жизни, и обо всем, что подпадает под это определение – мечты, фантазии, идеалы, вся сфера морали, любовь к себе подобным.

Оказывается, с торжеством христианства – не как религии, но новой сферы духовного существования человека – «спрятанный», незаметный внешне, внутренний человек становится важнее и существеннее человека предметного и материально воплощенного. Именно погруженность в идеальное и дает человеку возможность обрести жизнь вечную, то есть приблизиться к Богу (богам, посчитали бы древние греки), стать ему равным в самом прямом смысле, так как человек начинает оперировать и управлять эфемерными, как бы несуществующими – идеальными проекциями человеческой жизни. Эти проекции приближают человека к тому бытию, какое не выражается в материальном виде, но включает его в космические характеристики бесконечности, бессмертия, торжества духа над плотью.

Сегодняшнее опрокидывание человека в его предметную вещественность, замыкание его в скорлупе индивидуалистичности, не есть повторение пройденного и некая похожесть на то, что было в Древней Греции – вовсе нет. Сегодня – это сознательный отказ от идеальности, а стало быть, и от Бога и от его морали, и от почитания человека равного себя высшему существу в своих намерениях и идеалах (притом, что и самому высшему существу не осталось никакого приличного места в построениях современного, западного, в основном, человека). Все это оказывается у этого человека выброшенным на помойку, а его внутреннее существование, на развитие которого было потрачено столько усилий духа и принесено человеческих жертв, так обеднело, что он сам превращается в тусклое отражение языческого, примитивного избывания жизни, усиленного игрушками сегодняшней цивилизации в плане утончения чувственных наслаждений его плоти.

Умиление, вера, надежда, любовь всегда окажутся выше всякой механистической логики, цифры, расчета и, как любил говорить Достоевский, доказательства. «Мадонна в креслах» Рафаэля всегда будет брать вверх над «Черным квадратом» Малевича, а «Моисей» Микеланджело над всякого рода актуальным искусством в виде фекалий на площади или уродливо разъятых плоскостей человеческого тела у многих представителей постмодернистского искусства.

Вот и вырисовывается настоящая разность аналитизма Запада и синтетизма Востока (России), взятых в самой сути решения онтологических задач и сосредоточенных, вроде, в пределах одной и той же иудео-христианской ойкумены. У них анализ, у нас умиление, у них доказательство – у нас вера. Соединяя крайности и ими же равняя разные способы отношения к действительности, мы часто заходим на чужую территорию и оттого выглядим подчас пугающе похожими друг на друга. Но смотреть надо не на совпадение, а на разлом, какой сразу образуется, когда мы начинаем отвечать на главные вопросы бытия человека и осознавать вечность космоса. Здесь как раз компромиссы невозможны. Запад изжил свою мифологию и превратил ее в посмешище для многообразных восточных (включая исламскую) цивилизаций, да и своеобразных именно что по своей мифичности культур Латинской Америки. Россия же продолжает жить в пространстве своей уникальной и малопонятной для западного мира мифологии, и она только усиливает этот свой онтологический тренд.