Страсти по России. Смыслы русской истории и культуры сегодня

Впоследствии, встречаясь с ним в Вильнюсе на конференциях, на которые он приезжал вместе со своей супругой Светланой Семеновой, я не уставал поражаться его человеческой и профессиональной глубине, его сократовскому способу мышления о жизни. Встречи с ним и Светланой Григорьевной были для меня одним из главных эмоциональных и интеллектуальных наслаждений в период перехода от научной и преподавательской жизни в Вильнюсском университете в прежнем Советском Союзе к существованию в новой исторической и социальной среде. Мы стали детьми конца одной эпохи и начала следующей. Мы много и неформально общались во время их приездов (а их было несколько) на конференции в Литву, но это был больше психологический и личностный момент общения, в то время как с самых первых книг Гачева, какие я читал, меня интересовал его способ мысли. Влекла к себе его индивидуальная феноменология.

Мои предположения, большей частью интуитивные, подтвердились в том числе трудами Гачева в последний период его творчества, когда он одну за другой выпускал книги о своеобразии художественного сознания разных народов, определял глубинные истоки тех или иных культур, в широчайшем их разбросе – от североамериканской до киргизской, оригинальным образом интерпретировал миры писателей – от Айтматова до Достоевского. Его вулканический по творческим выбросам талант был близок талантам деятелей периода Возрождения, когда запасы знаний, глубина понимания культуры, тонкость философских наблюдений просто ошеломляли читателя, в том числе и квалифицированного. Подчас в своих построениях он настолько увлекался, что явно приписывал тем или иным художественным явлениям избыточную сложность. Но большой талант может быть более всего интересен там, где он заблуждается, и подчас нам просто сложно разобраться в ходе его мыслей и ассоциаций.

* * *

В этих кратких заметках будет представлен анализ своеобразия индивидуальной феноменологии Г. Гачева как своеобразного исследовательского метода, который включает в себя не только творческую личность ученого, но и своеобразным образом аккумулирует некоторые важные черты культурной эпохи, в рамках которой он творит. В силу этого явление Гачева понимается мною как отражение в культурной ситуации России во второй половине XX века приостановки (говоря сокращенно) процессов социальной атрибутированности явлений искусства в рамках марксистско-ориентиро-ванной методологии (что являлось главенствующим способом «обработки» объектов культуры). Вместо этого предлагался перевод гносеологии исследований в разряд аналитических практик по постижению «выплесков» свободно «дышащего» мирового духа. Это породило у Г. Гачева и его «соратников» (Кожинов, Бочаров, Палиевский и др.) уникальную свободу с оперированием всеми, без исключения, обнаруживаемыми фактами языковой, художественной, культурной, философской деятельности человека. Идеальная невоплощаемость подобного подхода в плане полноты аналитического усилия по воспроизведению предстояния человека перед миром сочетается у Г. Гачева с осознанием сложности и неповторимости бытия, данного человеку, во всей его эмоционально-чувственной целостности. Вместе с тем данная феноменология была успешно реализована им в многочисленных работах сложного языкового, культурологического и философского содержания. В этом – смысл явления Г. Гачева в русской и мировой культурологии.

Вообще, в деятельности любого крупного ученого, мыслителя, исследователя существует значительная палитра подходов к исследованию разнообразных аспектов культуры, литературы, истории, философских проблем. В силу того, что сама сфера гуманитарных наук связана с человеком (homo), то все, что имеет отношение к нему, подвергается более или менее, но глубокому изучению, неотрывно соединенного с аспектами гуманизма как такового. Заниматься изучением литературы, невозможно без постижения необходимых тебе слоев философской мысли, психологии, общественных наук, истории, социологии, культурологи, интегрированных и под воздействием какой-то глобальной проблемы. Гуманизм здесь как раз играет главенствующую роль, а вовсе не постоянно генерируемые в современности «частные» методики анализа культурологических предметов и объектов. Гачев усиливал этот аспект работы с разнообразным гуманистическим материалом, погружаясь и в свою частную жизнь, не стесняясь никаких подробностей, так как и здесь он обнаруживал связь личного, персонального гуманистического начала с культурно и философски определенными, уже застывшими в каких-то великолепных формах достижениями человеческого гения.