Страсти в нашем разуме

Для начала мы должны вернуться к некоторым деталям экспериментов, которые Газзанига проводил над пациентами, перенесшими редкую форму операции на мозге. В норме у человека два боковых полушария новой коры головного мозга связаны плотной сетью нервных волокон, которые называют мозолистым телом. Для небольшого числа пациентов, страдающих тяжелой эпилепсией, однако, последнее средство — хирургическим путем отсечь эту сеть. По не до конца понятным причинам это приводит почти к полному прекращению припадков. Из серии этих экспериментов над пациентами с «расщепленным мозгом» психобиолог Роджер У. Сперри, а позднее Газзанига (который был учеником Сперри) и его коллеги и вынесли многое из того, что теперь известно о модульном устройстве мозговой функции. В частности, эти эксперименты продемонстрировали, что обработкой информации, эмоциональной реакцией на нее и мотивацией поведения занимаются определенные области мозга, при этом без какого бы то ни было осознанного знания со стороны центрального языкового модуля.

Сильнее всего поражает, что поведение пациентов с расщепленным мозгом кажется почти нормальным. Миллионы нервных волокон в мозгу отрезаны, и тем не менее наблюдатель, не имеющий специальной подготовки, этого практически не заметит! Эффект хирургической операции проявляется лишь в хорошо контролируемых лабораторных условиях, в которых информация органов чувств может передаваться только в одно полушарие. Например, когда взгляд фокусируется на единственной точке, изображение, мелькнувшее слева от нее, будет передаваться исключительно в правое полушарие. У нормальных людей правое полушарие затем передаст изображение в левое через мозолистое тело. Но у пациентов с расщепленным мозгом этого пути передачи больше не существует, значит изображение не может попасть из одного полушария в другое.

В типичном эксперименте визуальный стимул — допустим, изображение ножа — быстро показывается слева в поле зрения пациента с расщепленным мозгом, затем оптический нерв напрямую передает его в правое полушарие. Поскольку изображение никогда не попадает в языковой модуль левого полушария, пациент не способен сказать, что именно он сейчас видел. Но если его просят выбрать предмет из группы — нож, вилка и ложка — он неизменно выбирает правильный предмет. Собственное поведение ставит его в тупик, поскольку он не способен объяснить, почему потянулся за ножом.

Если изображение, которое обычно вызывает эмоциональную реакцию, быстро транслируется в немое правое полушарие, ожидаемое чувство находит необычные формы выражения. Пациент с расщепленным мозгом осознает это чувство, но не способен объяснить, что его вызвало. Для нашей темы самое важное открытие заключается в том, что, когда подопытные переживают чувство, причина которого скрыта от языкового модуля, они, как правило, пытаются придумать объяснение. Так, когда изображение пожара в офисе было «показано» правому полушарию подопытной, она испугалась и сказала лаборанту: «Не знаю почему, но мне как-то страшно. Хочется вскочить и убежать. Может быть, мне эта комната не нравится или вы меня нервируете»[186].

Учитывая, что пациентка перенесла операцию по удалению мозолистого тела, каким образом ее языковой центр — расположенный в левом полушарии — вообще знает о том, что она испугана? Газзанига ничего не объясняет, но предположительно дело в том, что хирургическая операция не уничтожила пути сообщения между двумя сторонами мозга. Все отсеченные нервы находятся в неокортексе, т.е. в верхней части мозга, эволюционно наиболее позднем образовании. Таким образом, правое полушарие неокортекса пациентки все еще может передавать информацию в лимбическую систему (более примитивную структуру, которая окружает мозговой ствол, находясь гораздо ниже неокортекса), в которой она может вызвать эмоциональную реакцию. Лимбическая система, в свою очередь, связана с различными частями мозга, включая языковой модуль левого неокортекса, что означает, что хирургическое вмешательство не затронуло по крайней мере некоторые непрямые проходы между двумя полушариями.

Каковы бы ни были технические детали процесса передачи, мы знаем, что языковой модуль каким-то образом имеет доступ к тому, что чувствует остальная часть мозга, даже если у него нет информации, чем вызвано это чувство. Он также способен замечать специфическое поведение, мотивированное этими чувствами. Сталкиваясь с этими чувствами и поведением, языковой центр испытывает сильную потребность объяснить их. Газзанига рассматривает языковой модуль как центр нашего рационального сознания, непрерывно рационализирующий все, что мы чувствуем и делаем. Однако он подчеркивает, что объяснения, идущие от языкового центра, не всегда верны.