Страстная неделя

Особенно если учесть, что ковровые мануфактуры вообще вынуждены были закрыться в последние дни Империи. И даже то обстоятельство, что на улице Тайери открылась мастерская по изготовлению гравюр на дереве, вроде лубочных картинок, отнюдь не могло компенсировать закрытия такой крупной фабрики. Поэтому-то обыватели Бовэ охотно кричали: «Да здравствует король!», и даже неверящие придавали большое значение всяким шествиям в городе, забывая, что все это было учреждено императором, а молоденькие девушки в день праздника 14-го июля носили с пением знамёна, и им уступали дорогу в память Жанны Ашетт'[3], пусть даже принадлежали эти девицы к самым беднейшим семьям. Если уж быть совсем откровенным, то год царство вания Бурбонов не оживил коммерции, не уменьшил нищеты. С окончанием континентальной блокады рынок сбыта все-таки появился, но одновременно с этим возродилась и конкуренция английских мануфактур. В первые же дни своего воцарения Бурбоны одним росчерком пера подрубили под корень производство шерстяных тканей, сведя на нет все труды но улучшению породы овец, по созданию искусственных пастбищ, — —все те отрасли, которым неизменно оказывал свою поддержку Наполеон! Поэтому-то в сундуках у промышленников, доведённых до крайности, хранились портреты императора, и кое-кто из них вёл крамольные беседы с приезжими из Парижа. Однако при мысли о возвращении Империи, с её рекрутскими наборами и крикливой роскошью, жителей Бовэ начинала бить дрожь. Город не так сильно, как деревня, почувствовал гнёт эмигрантов: прибывшим с чужбины господам нечего было делать на узеньких и малоблагоуханных городских улицах, где небесная лазурь отражается лишь, вежливо выражаясь, в сгочных канавах. За исключением роты гвардейцев Ноайля с голубой перевязью на мундирах.

Среди них были очень любезные молодые люди, о которых до сих пор сожалели на улице Сен-Мартен в Пикардийском предместье, и, в частности, сожалела госножа Дюран, бакалейщица, у которой была молоденькая дочка. Надо прямо сказать, их жилец, господин де Пра, как его там дальше, был очень красивый малый, хорошо сложен и весьма красноречия, а когда он надевал каску и кирасу, так просто глаз не оторвёшь: неизвестно почему он, самый настоящий блондин, любил повторять к месту и не к месту, что он из сарацин. Пусть будет из сарацин, но человек он был аккуратный, порядочный, не позволял себе приходить поздно, в Гвардейскую кофейню, где собирались дебоширы, даже не заглядывал. Вдова горевала, что пришлось поселить его в гадкой комнатёнке, да где же другую взять? Прямо на антресолях над лавкой: тут ютились раньше и сами Дюраны, когда они только что поженились и ещё не прикупили соседнего домика, где сейчас жила вдова с дочкой. Но главное неудобство заключалось в том, что антресоли от ветхости могли вот-вот рухнуть, поэтому ни при жизни Жозефа Дюрана, ни потом они не решались прорубить дверь в толстой стене между домом и лавкой, и госпожа Дюран для того чтобы пройти в лавку, выходила на улицу, а значит, оставлял.! цома. где ярко блестели навощённые полы. свои цойлочнмс шлеианцы и надевала перед дверью деревянные сабо, точно Е!ростая крестьянка. А в комнату господина де Пра можно было попасть только из лавки яо лестнице, да ещё подняв крик: госпожа Дюран! Отворилась кормить своего юного постояльца за сорок у я день. потому что. по всему видно, господин Альфонс не ni богатых и особых гребований в смысле разнообразия стола к хозяйке !!ред ьявлять не будет, но заметим также, что завтрики, обеды и ужины ему относила дочка, Дениза, и подолгу с ним разговаривала. А он читал ей счкхи-по его уверениям, он сам их писал. Правда и то, что из слухового оконца постоялец мог видеть ие только поля. так как домик стоял на самой окраине, но и любоваться сколько угодно просторами Марисселя и небом таким высоким, как нигде в Бовэ.

Как только стало известно, что прибывает королевская гвардия, Денизп тут же отправилась в город с гайной надеждой встретить Альфонса. Денизе недавно минуло шестнадцать лёг, и вот уже семь долгих месяцев мечтала она об их постояльце, который относился к ней как к малому ребёнку, и сейчас она с удовольствием представляла себе. как удивится господин Альфонс, увидев происшедшие с ней за время их разлуки чудесные перемены, а главное, заметив, как дерзко приподымают край корсажа се молодью грудки. Природа наделила её белокурыми волосами и почти неправдоподобно нежным цветом лица. легко вспыхивающего от малейшего волнения, длинными-длинными шелковистыми, как самая дорогая пряжа, ресницами и тоненькой фигуркой, изящной даже в нелепом наряде, который дочка носила по настоянию матери, считавшей, что только так и должны одеваться порядочные женщины, и который мог бы изуродовать любую красавицу в двадцать лет: однако, к своему счастью, Дениза выглядела в этом костюме так, будто собралась на маскарад и тайком от мамы нацепила на себя «взрослое» платье.