Страстная неделя

Но Жерико затронули не наивные расчеты Удето, в словах лейтенанта его потрясло другое: «Наполеон не желает быть императором всякого сброда…» Какой удар для несчастных людей, которых он слышал прошлой ночью, для того, чей отец был расстрелян, для ткача, для поденщика, для всех остальных… для тех надежд, что жили в них, — пока еще противоречивые, но светившие им, как огромное солнце, в которое всей душой хочется верить. Жерико вспомнил, что сам чувствовал там, на откосе, в зарослях кустарника: как он боялся, что они упустят случай, упустят, как считал Теодор, свое счастье, не окажут доверия императору, и совсем это не значит, что он за Наполеона… просто ему казалось, что логично, естественно… прогнать аристократов… Такая мысль владела всеми этими людьми, пусть их разделяли традиции, верования, но все они одинаково радовались, что бегут графы и маркизы. Так вот: возвращается император, их император, и что делает новое правительство? Пишет на лбу человека, которому народ верил: ты будешь графом… Да, между Удето и им, Теодором, есть расхождения, навряд ли они могут понять друг друга. Что делать, тем хуже.

Когда они подходили к Сен-Полю, все тот же Удето вернулся к хвосту колонны и сказал Теодору:

— Знаете, кто здесь, говорят, живет? Сестра Супостата.

Можно было подумать, что он говорил об одной из сестер Бонапарта, но нет. «Супостатом» оказался Робеспьер. Теодору было абсолютно все равно, проживает или нет здесь Шарлотта. Но Сен-Поль был как раз одним из тех районов, где еще не позабыли о терроре. Удето хотелось бы посмотреть на сестру Супостата. Он говорил о ней так, словно она зверь из зверинца или местная достопримечательность.

— Но, вероятно, она скрывается, живет под вымышленным именем… А может быть, это просто выдумка, из тех, что любят рассказывать… Представляете себе эту женщину среди семей, у которых еще не зажили раны, нанесенные преступлениями Максимилиана!

Ну, а Теодору это абсолютно безразлично. В Сен-Поле его прежде всего интересует хорошая конюшня и охапка сена, чтобы около Трика можно было поспать и ему. Хотя бы часок. Потому что основная масса войска, которую еще только ожидали в Сен-Поле, должна была остаться здесь на ночевку, а им, отборной кавалерии, как говорил Удето, дадут передохнуть и часа в два, в половине третьего погонят дальше, — они будут ночевать в Бетюне. Ну и что же. До Бетюна не будет и восьми лье.

Так-то оно так. Но сколько это составит лье за день? Двадцать, двадцать одно. В конце концов привыкаешь к большим перегонам. Одиннадцать, двенадцать часов подряд в седле… На этой стоянке они встретились с королевскими жандармами. Граф Этьен де Дюрфор подошел поздороваться к господину де Лористон. Мон-кор встретился со своим другом Альфредом. Юный Альфред де Виньи бодрился, но выглядел очень утомленным. Его огорчало, что в такой день, как великий четверг, они ни за что не поспеют в Бетюн к вечерней службе.

Он сам не думал, что окажется пророком. Дело в том, что, когда выходили из Сен-Поля, Альфред отстал. Соскочила подкова! И вот остальные ехали рысью в Бетюн, а он один плелся шагом в хвосте. Он пел, чтобы поддержать в товарищах бодрость духа. Как называется эта деревня, где он потерял столько времени, потому что пришлось подковать лошадь? Дорога после деревни была невеселая. Шел дождь. Альфред по-прежнему пел. Арию из «Джоконды»… Хоть он и пустил лошадь рысью, он отлично знал, что придется заночевать в дороге… Ни о какой вечерней службе и думать нечего. И тогда он предался высоконравственным размышлениям на тему о том, как легко отказаться от привычных вещей…

Время от времени он оглядывался, и ему чудилось, что за его спиной на горизонте маячат трехцветные флажки бонапартовских улан, чего никак не могло быть, потому что на этой дороге, кроме роты герцога Рагузского, которая ушла вперед вместе с мушкетерами, от самого Абвиля до Сен-Поля растянулся королевский конвой и гренадеры Ларошжаклена. А кавалерия Эксельманса шла на Бетюн совсем другой дорогой. Но Альфред де Виньи был не лишен воображения.

* * *

Король, правда, отдал приказ разобрать телеграф также и в Лилле. Но герцог Орлеанский желал знать новости, и на башне св. Екатерины, где в 1793 году республиканское правительство устроило первый телеграф, продолжали принимать сигналы. Депеши держали в тайне. Они поступали к маршалу герцогу Тревизскому, и он передавал их Луи-Филиппу. Во всяком случае, те, которые считал нужным передать.