Страстная односторонность и бесстрастие духа

Ты осужден. Конец. Национальный рок
Тебя недаром гнал в повапленный острог.
Сгниешь, как падаль, тут: ни взор, ни крик, ни стон
Не проползут, змеясь, на волю сквозь бетон.

Но тем, кто говорит, что ты лишь раб, не верь.

В себе самом найди спасительную дверь.
Сквозь круг безмолвия, как сквозь глухой редут,
На берег ветряный ступени приведут.

Там волны вольные! – Отчаль же! Правь! Спеши!

И кто найдет тебя в морях твоей души?…

50-е годы

Задолго до тюрьмы Андреев начал готовить свой подкоп из тюрьмы времени – в вечность. И присматриваться – что там, в вечности? Куда уходят гигантские исторические и космические корни зла? Откуда – из каких глубин, больших, чем всякое зло, – льется свет, прикосновение которого он несколько раз чувствовал?

Первый образ ангела тьмы (существа женского, Велги) складывается у Андреева в 1926 г., если не ошибаюсь – под сильным влиянием Блока:

Вот над домами, льдами, тундрами
Все жидкой тьмою залито…
О, исходящая из сумрака!
Кто ты, Гасительница, кто?

Сейчас это стихотворение имеет две даты (1926–1950). Оно возникло в Москве, где Булгаков вглядывался в призраки Воланда и его свиты, и во Владимирской тюрьме вошло в законченную андреевскую мифологию.

В «Предупреждении», написанном в 1933 г., видимо, позднее возникли географические термины андреевской преисподней (вторая дата, 1940, может быть опечатка). Но эти термины легко и естественно встали на приготовленное место:

Безучастно глаза миллионов скользнут
В дни народного горя и смут
По камням верстовым ее серых дорог,
По забралам стальным этих строк.

Ее страшным мирам

Не воздвигнется храм
У Кремля, под венцом пентаграмм,
И сквозь волны времен не смогу разгадать
Ее странного культа я сам.

Но она мне дала

Два неверных крыла,
И теперь, как дождливая мгла,
Я, клубясь, обнимаю туманом души
Обескрещенные купола.

Этот сумрачный сон

Дети поздних времен
Вышьют гимном на шелке знамен,
Чтобы гибнущим сердцем изведать до дна
Ее грозный Пропулк – Ахерон.

И застонут во сне,

Задыхаясь в броне,
В ее пальцах, в ее тишине,
И никто не сумеет свой плен превозмочь
Ни мольбой,
ни в страстях,
ни в вине.

Пусть судьба разобьет этот режущий стих –

Черный камень ночей городских,
Не постигнут потомки дорогу ее
В роковое ино-бытие.

1933–1940; 1950?

Только близкие могут уточнить, что здесь когда дописано. Но стихотворение «Грибоедов» не переделывалось, осталось в своем первоначальном облике (1936):