Страстное тысячелетие

— Вы, батюшка, всё полагаете, что я — ребенок, что своего ума у меня нет. А я и сама не маленькая, и к размышлениям очень даже способная.

— Ну и дочь у тебя, Ирод!

— Замолчите! Это на неё затмение нашло. Её мать окурила чем-то, по всему видать! Разве дочь моя такова, чтобы требовать эдакого злодейства?

— Ну, уж это её выбор.

— Это не её выбор, а матери её. Напрасно я разрешил советоваться ей. Пристало ли мне исполнять такое?

— Слово сказано, Ирод, за ним и дело надобно делать.

— Моё слово нерушимо! Но не передумаешь ли ты?

— Я хочу голову Иоанна Крестителя! Много ли раз повторять? Голову!!!

— Молчи, молчи, не кричи только! Уж и их себя вышла…

— Так мне отказано?

— Я от своего слова не отказываюсь. Стражник! Возьми это блюдо, ступай, принеси мне на нем голову Иоанна Крестителя. И налить вина гостям!!! Почему смолкла музыка?! Пир продолжается!

— Слава Ироду!

— За тебя, Антипа!

— Многие лета царствию твоему!

* * *

— Иоанн, ты — пророк! Предреки свою судьбу.

— Стражник, ты пришел убить меня по приказу Ирода. Он настолько труслив, что отважился на преступление.

— Твоя смерть — желание дочери Ирода Саломии.

— Не она наказывает меня, а Господь за то, что я трижды солгал ей.

— Насчет своих пророчеств?

— Насчет моих желаний.

— А я не предлагаю тебе высказать последнее желание, Иоанн.

— Я вижу. Ты храбр, стражник. Ты разговариваешь со своей будущей жертвой. Храбрецами руководят трусы, а это очень опасно.

— Ты — занятный человек. Если бы я не торопился, я бы поговорил с тобой.

— Торопись совершить злодейство. А мне спешить некуда, у меня впереди вечность.

— Я только выполняю приказ.

— Не ты первый, не ты последний, кто оправдывается перед собой и людьми таким образом. Веришь ли ты сам себе?

— Пригни-ка голову.

— Да простится тебе…

* * *

— Дочь великого тетрарха, Ирод велел отнести тебе эту голову на блюде.

— Поставь на стол и уходи.

— Доченька, позволь взглянуть на неё! Как отрадно видеть голову дерзкого отсеченной! Вот я тебе пощёчин-то надаю! Получай! Получай! Ещё!!!

— Маменька!..

— Что?

— Взгляните! У него щёки покраснели и веки дёрнулись!

— Тебе показалось.

— Нет, взгляните и вы хорошенько. Он пялится на меня своими бельмами! Как смотрит!!! Мне страшно!

— Показалось.

— Вот, глаз шевельнулся! Оба!!!

— Чур меня! И правда! Накинь-ка платок на неё. Пойдем отсюда. Видать блюдо-то не дало крови всей вытечь, а теперь она потекла, да и сделалось раскрытие глаз… Или что ещё там с нею случилось. Господь с нами.

— С нами ли он, господь-то?..

* * *

Отключилось сердце, всю как в бреду. Повторяю слово в слово, но не пойму ничего. Только кровь. Она струйкой потекла по груди из шеи, на которой уже не было головы.

Мой дорогой, мой бесценный! Моё всё!

Тебя нет…

Нет? Его нет???

…

Нет!!!

… Ничего нет.

Почему небеса не разверзлись?!?

Если есть Бог на земле или на небе, то как он такое допустил?!?

* * *

Я всё же помню эти разговоры в саду Ирода.

Эти фразы лезут из меня. Надо выговориться. Кому?

* * *

Вот Он. Поглядите-ка. Иоанна убили, а Он сидит на берегу, и прохладные струи воды омывают Его ноги. Ему хорошо. Он отдыхает.

Я ему такое скажу!..

Ноги его изранены. Он ходил по острым камням? Нет. Здесь нет острых камней. Вон там, на косе, там острые края раковин. Это они могли изрезать Его ноги. Зачем было ходить туда? Всякий знает, что это не подходящее место для купания.

Какая-то женщина с ребенком идет к нему. Она целует Ему руки. За что? Благодарит. Он спас её девочку. Она упала в воду? Вот почему у него ноги в крови…

Он оглянулся на меня. Смущается. Пошел вдоль берега.

Иду за ним.

Долго иду.

Он оборачивается.

Идем вместе.

И я рассказываю Ему об этом. Обо всём. А потом… Никакого потом. Теперь же я умру, это решено.

* * *

Мне не удалось умереть.

Он не позволил.

Есть у Него такая власть — не позволить умереть.

Что за человек! Но ослушаться Его я не могу. Да и не хочу.

Он не отпустил меня.

Лучше бы отпустил. Сейчас бы меня уже не было…

Как Он это сделал? Я не знаю. Меня уже не было и вот опять я есть. Когда меня не было, был свет со всех сторон и Его лицо. Сверху, надо мной.

Теперь я снова существую, и Его лицо рядом, но света нет.

Он спрашивает, не считаю ли я Саломию виновной в смерти Иоанна. Как тяжело говорить об этом!

Я говорю: смерть творится руками и делами всех.

Он соглашается или спорит? Я не понимаю! Он сказал, что и все виновны в смерти Иоанна. Говорит, что и я виноват!

Я не соглашаюсь!

Я не могу жить с такими мыслями!

Иоанн — он был брат мне!

В каком смысле? Да во всех смыслах!

Что? Нет, я и не брат Иоанну. Не надо путать.

Это так просто, но Он не понимает. Какой же Он пророк, если не понимает такой простой вещи?

Я отомщу. Он меня уговаривает простить. Простить? Никогда!!!

Он мягко убеждает.

С Ним невозможно спорить.

Как нельзя избить воздух. Ты ударяешь, и проваливаешься. Рука уходит, а воздух остается.

Так и спорить с Ним. Он не возражает. Но ты остаешься с Его мнением.

Какой же Он!..

Не такой. Особенный.

Божественный.

Он убедил мой ум. Но сердце моё не соглашается с Ним.

* * *

Он собирает вокруг себя людей. Он говорит им, что научит их ловить не рыбу, но людей. И они идут за Ним.