Страстотерпицы

А тут и девки приспели – зафардыбачили. Капитолина гонористая выходит, своевольная. В деда-каторжника, видать, народилася. А Аришка ленивая, ей бы поесть да поспать.

С такими думами Большая Павла возвращалась с утренней дойки. Еще утром она разбудила Капитолину и велела брать топор и косу, идти им с Аришкой чистить родовой их покос. Народ давно, еще до зелени, вырубил да вычистил свои покосы, только Брагинский и цветет, заросший молодым ивняком и черемухой. Оно хоть и скотинки, что коза, а чин соблюдать надо. Туда вверх по сопочке еще сколь покосов чистится. Все мимо Брагинского идут. Люди скажут, как Меркулиха живет: та сроду овец пострижет, а шерсть на печь забросит, под голову… Пока не сквасится. Сроду не помоет, не спрядет, не свяжет… Счас в конторе все заседают… Агитки пишут, да крестные ходы ловят…

Большая Павла заглянула в боковушку, где на широкой, тятенькиной еще, перине спали сестры. Большая Павла чуть не задохнулась от возмущения. Вот распустила девок! Полдень на дворе, а они дрыхнут. Че люди скажут! Кто их замуж возьмет?!

Она заметалась в сенях в поисках прута. Ведро раскатилось, загремело под ногами, но в это время двери сенцев растворились, и Галина-почтальонша показалась в их проеме.

– Паш! А я думаю, дай зайду. Травки у тебя попью. Ты меня в прошлый раз поила, дак сильно помогло…

Галина с войны в почтальоншах. Полудевка-полустарушка, стриженая под комсомолку, все время в штанах, работа такая. И вся она в полу, не сядет, не ляжет как положено. Присядет, прикорнет, прикусит, присловит… подскажет, и все летит воробышком по селу. Челночок. Ее любят в домах, письма, пенсии, новости – все у нее и в сумке, и на устах.

Большая Павла выронила прут, но Галина понимающе махнула рукою.

– У меня тоже дрыхнет. Счас домой заскочила: дрыхнет мой Коляня… Без задних ног. Че-то в погоде. Глянь, как кошки спят…

– Да, воспитали мы с тобой кошек!

– Брось ты, Паша! Пусть хоть в родительском доме поспят.

– Я в родительском доме за тятенькой чуть свет вскакивала.

– Ну дак!.. За тятенькой-то че не жить!

Большая Павла приумолкла, потом спросила:

– Твой-то где?

– Где! Дежурит! – Галина благостно вздохнула: – Устает шибко!

Галина почитает своего Василия, одноногого мужа, подвязавшегося сторожем на конюшне. Калекой он вернулся с войны, получает выслугу, да еще с конюшни имеет, хотя дважды цыгане воровали жеребцов в его дежурство. Да еще попивает будь здоров как… Но Галина никогда не жалуется на его пьянство и дебоши, и во всем ему доверяет.

Большую Павлу подмывало спросить Галину, не видала ли она Анютку, но она хорошо знала стригучий, как лишай, язык почтальонши. Разнесет по домам, как газеты. Решила помолчать, может сама гостья проговорится.

Галина присела на краешек табурета. Телогрейка большевата на ней, пузырится, перетянутая веревкой, и скрывает утлое тело своей хозяйки почти полностью. Телогрейка новая, и этот факт положено бы отметить, но Большой Павле было мало интересно, откуда у почтальонши новая фуфайка, и она промолчала, погладив углы рядины на столе толстой ладонью. Галина вынула из сумки журнал «Огонек» и стала показывать картинки соседке.

– Глянь, Паш, как люди живут. Дома-то все под железом!.. Каменные, а у нас дранка да бревна… Видала, и по льду катаются. Как пацаны наши… Ну-ка, че тут написано: Брейгль. Младший. О господи, кто же это?

Из боковушки просунулась льняная голова Аришки:

– Баб… А, баб!..

– Проснулись, слава тебе господи! – заворчала Павла. – Как только сил хватает столь спать!

– Баб, я писать хочу!

– И че?!

– А ты драться не будешь?

– Аришка, чей это народ? – донималась Галина.

Арина сверху глянула в журнал, зевнув, сказала:

– Немцы, – и проскользнула в сени.

– О господи! Че ж они на чертей все похожи?!

– Немцы же. На кого они должны быть похожи? Они сами черти. Сколь народа погубили!

Сердце Павлы чуяло беду. Кажется, она никогда не была так близка, беда-то…

– Болтают будто… – осторожно начала Галина.

– Пусть болтают, – сурово оборвала ее хозяйка.

Внутри Павла оцепенела. Что-то загрохотало в сенях. Вошла Анютка.

– Ты где была?! – спросила ее мать. – Я уж на Чайную бегала!

– В бане, – тихо ответила Анютка.

Впалые глаза дочери сонно блуждали, губы выцвели, птичьи пальчики нервно шарили по выцветшему воротнику кофтенки.

Матери захотелось прижать к груди дочь, погладить по белым куделькам волос. Но не хотелось делать это при почтальонше. И девки рядом.

– Ну ладно, – срочно засобиралась Галина. – Побежала я до Ревекки… Айзековна у меня уже третий день журнал спрашивает. Слушай, говорят, к Нюрке твоей какой-то змей ходит. Говорят, в образе мужа покойного.

– Иди ты! – с досадой замотала руками Павла. – Иди, тебе еще сколь ходить. Собирать сплетни всякие!

– Я че? Народ так говорит!

* * *

Большая Павла расшумелась не на шутку. Раздосадованная Галиной, она распекала внучек, обленившихся, как оползни.