Страстотерпицы

Пожар ненависти тушил свекор Ибрагим. У него было две жены. Обе сухопарые, черные, как обгорелые полешки, и злые. Они все время ссорились, ревновали друг друга и надоели ему, как осенние мухи. Он видел, как русская жена наблюдает за его женами, когда они готовят восточные кушанья, как быстро и охотно она учится и готовит вкуснее их. А главное, она абсолютно беззлобна, и ее телеса, молодые, свежие, даже в нем вызывали волнение. Он понимал сына. Ровно через девять месяцев Ариша родила черного как смоль волосатенького сыночка…

* * *

Когда до Большой Павлы дошел наконец смысл озвученной Дуняшкой вести об Аришке, старуха повалилась на бок и медленно, скользя одной рукой по бревенчатой стене бани, стала сползать вниз.

Дуняшка заорала, как резаная:

– Паша! Пашенька!

Она побежала в дом, принесла воды и вылила полведра на голову Павлы.

Большая Павла, когда очухалась, встала и пошла в дом. Дуняшка воробышком скакала вокруг, охала и орала. Потом вдруг шепотом сказала:

– Пашенька, у тебя голова трясется!

– Уйди, уйди! – из последних сил отмахнулась от подружки старуха.

Когда Дуняшка исчезла, Большая Павла легла возле курятника наземь, распростерлась крестом и положила голову на общипанную траву… Полежав, она подняла голову.

– Таисия! Матушка, – горько и громко сказала она. – Бог ничего не прощает! Никогда! Доколе же меня казнить? Все уже. Перевелся русский род тятеньки Афанасия…

Только сейчас Большая Павла поняла, как глубоко, но прочно, жила в ней надежда, что она выдаст Аришку замуж за своего, краянского, русского парня. Народит сына и назовет его Афанасием в честь деда, а уж Большая Павла восстановит ему тятенькину фамилию, и пойдет по земле Афанасий Брагин. По берегу Байкала пойдет, в море выйдет… Омуля добывать… И то было бы знаком прощения.

«Как наказуем блуд земной, – думала Большая Павла. – Забрал иноземец последнюю рода Брагиных… Лучшую, беспорочную. Чистую, как ключик, красивую, как лебедь… Аришка!.. Уехала, родимица, и бабке прости-прощай не сказала… И пойдут от нее чеченята… Черные, что жучки… Это мне за Долгоровых бурятят!.. Извела я тятенькин род… На нет извела! Слышь, Таисия, матушка моя, не простил меня Господь!»

Дома Большая Павла наконец сняла мокрый платок с головы и увидела, как белая голова ее мелко и безостановочно трясется…

* * *

Первые ласточки хлынувших потом на Капитолину мутным потоком бед зловеще прощебетали в конце восьмидесятых годов двадцатого века. Однажды утром, глянув в зеркало, увидела осунувшееся, без всяких признаков восточного шарма, увядающее лицо незнакомой тетки. «Пора браться за себя», – подумала она.

Капитолина сама заметила, что стала упрощаться. Обабилась, как говорили в народе. Все реже посещала салон красоты и прочти не приглашала модельеров. А золото не красит никого, разве что придает вульгарности.

Их отношения с Ефимом давно закончились. Оставалась деловая хватка, но все менялось в торговле. Первым громом для торгашей прозвучала весть о разгроме Елисеевского магазина и о расстреле директора магазина. Это могло послужить сигналом к разрыву и крушению хорошо налаженной системы левой прибыли. Но настоящим ударом для Капитолины было увольнение Ефима и его отъезд в Израиль. Капитолина до конца не верила, что он даже не попрощается с нею. Были, правда, перед этим его обычные болтословные монологи о гонении евреев, о зависти к ним и о долге перед ними. «Пора!» – иной раз приглушенно повторял он, многозначительно взглядывая на собеседников…

Капитолина провожала его втайне от всех. Стояла в сторонке и глядела на него, окруженного галдевшей роднею. Вид у Ефима был деловой. Стояла поздняя осень, пахло близким снегом. Было серо, и тучи клубились близко над землею, ветер был пронзительный, и Ефим кутался в громадный крупной вязки шарф, и у него был вид, равнодушный ко всему происходящему вокруг. Рядом с ним стояла старообразная, давно усатая Фаина, с таким же отрешенным видом, и вдруг она обернулась в сторону Капитолины и приставила свой смехотворный лорнет…

Через месяц Капитолина узнала, что дом, который якобы подарил ей Ефим, продан, и ее попросили освободить его… Так как Ефим так и не переоформил дом на свою бывшую возлюбленную. И пока она подыскивала себе новое жилье, вновь вернулась в комнатку Альдоны, которая давно вышла замуж и растила мальчика и девочку в громадной трехкомнатной квартире в центре города.

– Я тебя предупреждала, – вздохнула она. – Евреи мягко стелят. Жестко спать…

– Ну я его любила, – возражала Капитолина. – И мне было все равно…

– Любовь зла, а дальше ты сама знаешь…

Семена арестовали прямо в гараже, утром. Он не сопротивлялся и давно ждал ареста. Времена подступили крутые. Андропов затягивал веревки. Слухи роились, что мошкара, и не давали спать. Везде говорили об арестах и сроках.

К тому времени Семен отправил корейцев в Корею и успел уничтожить всю документацию, касавшуюся Капитолины. Когда к нему подошли трое в штатском, он был спокоен, вежлив и сразу подал руки для «браслетов». Единственно, о чем он пожалел, что не успел увидеть в это утро сквозь окошко гаража Капитолину…