Страстотерпцы

   — «Во всех окрестных государствах свободные и прибыльные торги считаются между первыми государственными делами. Оберегают их с великой осторожностью и держат в вольности относительно пошлин в интересах народного богатства».

   — Дела торговли — первостепенные государственные царские дела, — тыкал Ордин-Нащокин пальцем в стол. — Если через час указ не будет отправлен, ударю челом государю, чтоб посадил тебя в тюрьму.

Выскочил от начальства дьяк как ошпаренный.

   — Ну что? — спросил Дохтуров. — Всё суетится?

   — Отойди от меня, Бога ради! — вскипел Голосов. — Недосуг лясы точить.

Дохтуров и сам вдруг приметил: по-прежнему жить в приказе — недосуг. У всех подьячих строгие, напряжённые лица. Писавшие так и впивались глазами в бумагу, принимавшие посетителей слушали в оба уха. Опытному дьяку было очень хорошо видно: не прибавку к взятке вымогают — вникают в суть дела.

   — Воевода не прав! — говорил новый дьяк Ефим Юрьев игумену и келарю какого-то вязниковского монастыря. — Не сомневайтесь, святые отцы, великий государь будет на вашей стороне. Все мелкие пошлины отменены. Все до единой: подушные, сотое, тридцатое, десятое, свальное, складки, повороты, мостовые, гостиные... мыто... Отныне плата взимается с рубля. И только с рубля!

   — А как с лесом-то быть? — спрашивал келарь.

   — Лес продадут, деньги — в казну.

   — Но лес-то монастырский.

   — Монастырям по новому уставу торговать запрещено. Вы это знали. Торгуйте разрешённым. Рукоделием своим.

   — Может, уж как-нибудь поладим? — вздыхая и подмаргивая, заикнулся келарь.

Дьяк сделал вид, что ничего не понял, пожелал просителям доброго пути и ушёл. Подьячий сказал монахам:

   — Один из наших поладил — описали всё имущество, из собственного дома выставили.

Дохтурова даже замутило, но тут и его позвали к боярину. Не во все пограничные уезды доставлен указ о свободном проезде по России докторов, лекарей, мастеров всяческих наук и ремёсел, служилых людей.

   — Всё бы нам чужим умом жить! — пробурчал Дохтуров. — Слава Богу, обходились...

   — Зачем же ты поменял в доме бычьи пузыри на слюду, на стекло? Жил бы, как живали пращуры.

   — Я вот что тебе скажу, Афанасий Лаврентьевич! — Дохтуров смотрел на боярина с усмешкой. — Сколько ты ни бейся, по-твоему не будет.

   — Не хочу, чтоб было по-моему, — Ордин-Нащокин перекрестился. — Хочу, чтоб доброе да умное не обходило нашего царства стороной... Голландия потому и богата, что корабли на море держит. С Индией торг ведёт.

   — Корабли?! Где они у нас, корабли?! Не было и не будет. Ты правду, как породистых коров, разводишь. Не приживётся. Возьми хоть ту же красную печать.

   — Красную печать?

   — Красную! Без которой иноземцам путь в Москву заказан да и во внутренние города тоже.

   — Да, для въезда нужна жалованная грамота с красной печатью.

Дохтуров засмеялся:

   — Господа евреи люди маленькие, а ведь раньше патриархов и митрополитов обзавелись теми грамотами с той самой червлёной печатью.

   — Не понимаю. Почему евреи? Кто им выправил всепроезжую?

   — Попросил за свою единокровную братию царский лекарь и получил просимое.

   — Видимо, для тех, кто поставляет нужные товары. Чем торгуют евреи?

   — Мадьярские вина для двора возят, жемчуг... Сукно из Англии... А Богдану Матвеевичу Хитрово для услады полячек поставляют.

   — Ничего такого знать не хочу!

   — Государственному человеку от государственной вони нос не годится воротить.

   — Не вижу смысла в нашем споре! — заледенел Ордин-Нащокин. — Изволь разослать указы без мешканья. Я ведь могу от всех дел избавить тебя, коли нет охоты честно служить великому государю.

   — Ишь! Один он служит!

За Дохтуровым стоял Никита Иванович Одоевский, Милославские, стало быть, царица... Смолчал Афанасий Лаврентьевич. Тут, слава Богу, вернулся подьячий с посольским наказом Желябужскому.

Глядя в ненавистное брюхо, колыхавшееся перед глазами, боярин сделал знак рукою, чтоб все вышли.

Дрожа от омерзения, вчитывался в статьи наказа. Желябужский ездил в Англию в 1662 году. Дело о кораблях было попутное.

Афанасий Лаврентьевич поёжился, 1662-й — трудное время. Совсем было от дел отставили. И всё ради кораблей! По Кардисскому миру корабли надлежало сжечь{49}. Не пожелал он участвовать в заключении такого мира. И тогда его забыли. На целых два года. В шестьдесят втором понадобился, однако, к королю Яну Казимиру послали.

   — Мне бы в Ригу ехать! — посокрушался Афанасий Лаврентьевич.

Желябужский в Риге говорил с курляндским герцогом и с канцлером Фелькерзамом о стоимости кораблей, спрашивал, куда ходят за пряностями, за диковинными плодами...

Фелькерзам покупать корабли отсоветовал. Держать в чужих портах на Балтийском море большие суда накладно, не больно углядишь, по каким морям шастают, какие товары возят, убеждал заложить верфь в Архангельске.

Посол больше ни у кого не спрашивал о стоимости кораблей. У него было ещё одно тайное поручение, и оно ему казалось куда более важным. Искал в Риге мастеров, умеющих добывать серебряные руды. У герцога такие рудники были.