Страстоцвет, или Петербургские подоконники

Взрослые, 10–15-летние, хорошо культивированные экземпляры, с листьями от одного до полутора аршин в поперечнике, чрезвычайно орнаментальны.

Любители обыкновенно думают, что если их пальмы не растут и пропадают, то виной тому является слишком низкая температура помещения; между тем, наоборот, причина этой неудачи заключается в большинстве случаев в слишком высокой температуре, которая хотя сама по себе и не вредна, но в связи с чрезмерно сухим комнатным воздухом становится гибельной для пальм. Для отопления комнат, в которых стоят растения, следует предпочесть печи, накаляющиеся не слишком сильно и долго держащие теплоту, то есть так называемые голландские изразцовые печи. Вообще отопление печами имеет еще и ту хорошую сторону, что одновременно с топкою производится и вентиляция комнат.

С латаний началось Творчество — в кавычках и без, но всегда с большой буквы.

Творчество

Тень несозданных созданий

Колыхается во сне,
Словно лопасти латаний
На эмалевой стене.
Фиолетовые руки
На эмалевой стене
Полусонно чертят звуки
В звонко-звучной тишине.
И прозрачные киоски
В звонко-звучной тишине
Вырастают, словно блестки,
При лазоревой луне.
Всходит месяц обнаженный
При лазоревой луне…
Звуки реют полусонно,
Звуки ластятся ко мне.
Тайны созданных созданий
С лаской ластятся ко мне,
И трепещет тень латаний
На эмалевой стене.

Программное стихотворение молодого Брюсова сразу принесло ему известность. Критики и пародисты потешались над тем, что месяц и луна одновременно всходят на небе. Благозвучное слово «латании», поставленное под рифму, было воспринято как поэтизм и в комментариях, казалось бы, не нуждалось. Только Владислав Ходасевич понял сокрытый двигатель брюсовского творчества, мотор расчетливой фантазии.

Рис. 21. Хамеропс (карликовая пальма)

Страшно представить, как могла бы сложиться литературная судьба В. Брюсова, если бы перед глазами у него оставались фикусы. Наверное, он продолжал бы писать нечто похожее на это, при жизни не публиковавшееся:

Сегодня мертвые цветы
Из пышной вазы вынимая,
Я увидал на них мечты,
Твои мечты, о дорогая!

И тогда к нему, а не к Галине Галиной были бы обращены презрительные слова критика Антона Крайнего (Зинаиды Гиппиус): «Перевернул несколько страниц — все весна да весна. И без конца так и мелькали передо мною цветы-мечты, слезы-березы, вновь-любовь». Но Брюсов умел подбирать ключи к тайнам и, произнеся пароль «латаний — созданий», открыл дверь большой литературы. Через несколько лет он уже писал одному из «равных», бравируя дикарским язычеством перед пришедшими с севера белыми миссионерами:

З. Н. Гиппиус

Неколебимой истине
Не верю я давно,
И все моря, все пристани
Люблю, люблю равно.
Хочу, чтоб всюду плавала
Свободная ладья,
И Господа, и Дьявола
Хочу прославить я.

С петербургскими символистами у него были расхождения не эстетические, а мировоззренческие. «Ладья» Брюсова хотя и напоминала пирогу, но утлым суденышком уже не была. И пусть критики поначалу принимали ее то за «сумасшедший корабль», то за «корабль дураков», но, как показало время, дерево на постройку поэтического судна было выбрано Брюсовым безошибочно. Ни сосна, ни береза для его кругосветного путешествия не годились.