Стратегии гениальных мужчин

Интересно, что Толстого часто упрекали в нетерпимости к людям. Это тем более интересно при наличии у него постоянного живого и уважительного интереса к простому сословию. Но такое утверждение справедливо лишь отчасти. Проблема, по всей видимости, в том, что, общаясь с простолюдинами или примитивными богачами своего времени, писатель относился к ним лишь как к объектам своих пристальных исследований. Что же касается серьезных взаимоотношений с коллегами-литераторами, основой тут всегда была идеология. И поскольку в подавляющем большинстве случаев толстовское философское начало резко отличалось от взглядов на жизнь подавляющего большинства столичных писателей, споры и даже ссоры были для деревенского затворника более приемлемы, нежели благоразумное молчание. К примеру, однажды из принципа он едва ли не навсегда поссорился с Тургеневым, с которым, хоть и не был духовно близок, обсуждал многое из литературной жизни. Правда, через шестнадцать лет Толстой первым сделал шаг навстречу, искренне принес извинения и восстановил былые отношения. Толстой был крайне тщеславен и почти не скрывал этого, очевидно считая, что жесточайшим трудом заработал себе право быть таким, каков он есть. Ромен Роллан высказывал уверенность, что время усиливало отвращение Толстого к литературной среде. «Я убедился, что почти все… были люди безнравственные и в большинстве люди плохие, ничтожные по характерам – много ниже тех людей, которых я встречал в моей прежней разгульной и военной жизни, – но самоуверенные и довольные собой, как только могут быть люди совсем святые…

Люди эти мне опротивели». Впрочем, в этом нет ничего необычного. Став на путь собственного очищения и активного преобразования личности, Толстой должен был ориентироваться на нечто более духовное и более сильное, чем столичная литературная богема. Но фактически уже через некоторое время писатель осознал, что единственным реальным и справедливым ориентиром может стать лишь его собственное представление об идеале. Люди, претендовавшие на роль проповедников, оказались в десятки раз слабее духом его самого, и осознание этого еще больше усилило мотивацию Толстого к высшим достижениям. Он четко почувствовал, что прохождение через внутреннее чистилище даст ему право в будущем самому играть роль непререкаемого пророка.

Мэтр тщательно изучал всех современных писателей, и нет никакого сомнения в том, что каждого из них он исследовал как возможного конкурента в смысле влияния на общественное сознание. И будучи безусловным мастером слова, он предельно точно характеризовал сильные и слабые стороны соперников. Так, по поводу «Братьев Карамазовых» Достоевского он заметил, что все его герои говорят одним языком, языком автора. Тургенева он тоже оценивал не очень высоко, высказавшись, что «слава его сочинений не переживет его». Сочинения иностранных авторов Толстой, по замечанию Ромена Роллана, вообще лишь перелистывал с «высокомерным пренебрежением». Пожалуй, больше всех он ценил Лермонтова и говорил о нем как о великом потенциале, прерванном смертью. Но высказываясь так о других, Толстой, прежде всего, примерял на себя маску вечности. Он был уверен, что именно его произведения должны стать классикой русской литературной мысли. Да, конечно, он считал себя идеалом! Но разве может быть иначе в судьбах победителей?! Ведь признание чьего бы то ни было авторитета может подорвать веру в себя.

Удивительно, что этот отшельник достаточно болезненно переживал назначения на высокие государственные должности своих знакомых, каждый раз словно сопоставляя их достижения со своими собственными. Но всякий раз он соглашался с внутренним голосом, говорившим о призрачности и тщетности усилий любого чиновника. «Я сделался генералом от литературы» – после такого самоутверждения этот завзятый аристократ обычно успокаивался. Всякий раз он сверял курс, сопоставлял собственный вклад в формирование эпохи с сотворенным другими активными участниками общественной жизни. К этому остается добавить еще и резко негативное отношение Толстого к участию в каких-либо публичных действах. Он четко определил свою плоскость самовыражения в создании глубоко нравственной и психологической литературы, и потому решительно отказывался растрачивать время на другие формы самовыражения. Так, несмотря на уговоры, он отверг просьбу участвовать в празднике по случаю открытия памятника Пушкину.