И все же Римская империя осталась уникальным исключением из правила. Вместо непрерывной череды обширных империй сложился определенный «баланс» сил. Чрезмерная мощь державы, становившейся на какое-то время сильнейшей, вызывала страх и вражду со стороны других больших государств, вследствие чего вчерашние союзники начинали проявлять склонность к подозрительному нейтралитету, а те, кто еще вчера оставался в нейтралитете, — становились врагами. В иных случаях возрастание мощи одной державы заставляло меньшие страны сплотиться, чтобы образовать барьер сопротивления распространению сильнейшей.
Державы, набиравшие силу из-за роста народонаселения и экономического процветания или из-за того, что более успешное правительство оказалось в состоянии мобилизовать и то и другое, могли использовать свою растущую силу, чтобы расширяться, но лишь до известного предела. Более сильное государство могло достичь этого предела в том случае, когда возрастанию его экономической мощи начинали на равных противостоять его новые противники, объединившие свои усилия. Растущая держава могла принять это парализующее равновесие, на данной кульминационной точке, но могла и попытаться сформировать нарушающий его собственный союз, если ей удавалось найти партнеров.
Набирающая силы держава могла попытаться сломить барьер сопротивления и посредством войны, но и в этом случае проявила бы себя все та же логика стратегии — вне зависимости от того, кому досталась бы победа. Если бы эта страна выигрывала войну против одного соперника или всей враждебной коалиции, ее победа породила бы страх и враждебность других, более отдаленных держав, которым проигравший до сих пор служил щитом. Таким образом, экспансия снова натолкнулась бы на барьер сопротивления. С другой стороны, если бы растущая держава проиграла войну, у нее могли появиться новые союзники, озабоченные усилением ее врагов, что сделало бы ее поражение не столь катастрофическим. В том случае, если бы победителем оказалась коалиция стран, сама эта победа ослабила бы данный альянс, ибо снова возродились бы те противоречия и конфликты интересов, которые были отложены ради объединения в целях противостояния единому врагу. Таким образом, окончательная победа общего врага может полностью разрушить коалицию в силу неизбежного парадокса (парадоксальной логики стратегии).
До сих пор рассматривалась только арена состязания держав. Но за непосредственными участниками, стоящими лицом к лицу, всегда есть другие государства, большие и маленькие, находящиеся поблизости или в отдалении. В обычных условиях они вовлечены в состязание держав на их собственной арене, но это положение дел меняется, если растущая держава (или ее противники) достаточно сильна. Коалиция меньших держав, образованная для того, чтобы защититься в отвесна усиление какой-либо растущей державы в том или ином регионе мира, может сама по себе представлять угрозу для других стран в других местах. Тогда последние могут искать союза с той растущей державой, которую коалиция желает приструнить, тем самым вновь нарушая равновесие, к которому данная коалиция так стремилась. Своим появлением коалиция создает угрозу нарушения баланса сил в другом регионе.
Эти правила очень просты, но игра может стать весьма сложной. После падения Рима раздробленность Европы сохранялась в череде взаимообращений побед и поражений, экспансий и отступлений. Эти процессы шли относительно гладко в периоды, когда было много государств, объединенных одной и той же культурой, и более неровно, когда было меньше держав, причем не столь тесно связанных друг с другом. Ранее та же динамика отмечалась в отношениях между греческими городами-государствами до усиления македонцев, впоследствии — в отношениях между эллинистическими царствами в Греции, Анатолии, Сирии и Египте, возникшими после раздела недолговечной империи Александра. В том, что мы знаем об отношениях галльских племен друг с другом, о германских племенах за Рейном и о доримских италийских государствах обнаруживает себя все та же парадоксальная логика.
Во время «холодной войны» государства Западной Европы собрались в коалицию, руководимую США, для того чтобы составить барьер сопротивления советской державе. Изначально здесь не было даже мельчайшего намека на сопротивление американской державе, которое стало несколько интенсивнее за годы, когда сама Европа становилась сильнее, СССР слабел, и протекция американцев требовалась уже не так остро.