Стратегия Московской Руси. Как политическая культура XIII–XV веков повлияла на будущее России

С непосредственными потерями военного времени были связаны и ближайшие последствия этих походов для экономики, демографии и культуры русских земель. Историки обращают внимание на то, что в течение первых двух лет после нашествия Батыя процесс восстановления на Руси происходил достаточно интенсивно: «В свои сожженные столицы въезжали с дружинами и ближними боярами „избывшие нашествие князья“. Летописцы сообщают о восстановлении городов, о новом заселении сел и деревень. Князь Ярослав Всеволодович, брат убитого на реке Сить великого князя Юрия, „седе на столе в Володимире“, а его младшие братья – Святослав и Иван – в Суздале»[53]. Другими словами, можно согласиться с историком в том, что «нет необходимости преуменьшать трагедию Руси и русского народа, но нет основания преувеличивать последствия ее»[54].

«В год 6746 (1238). Ярослав, сын великого Всеволода, занял стол во Владимире. И была радость великая среди христиан, которых Бог избавил рукой своей крепкой от безбожных татар. И начал князь творить суд, как говорит пророк: „Боже, даруй царю твой суд, и сыну царя твою правду – да судит праведно людей твоих и нищих твоих на суде“. И потом он утвердился на своем честном княжении. В тот же год великий князь Ярослав отдал Суздаль брату своему Святославу. В тот же год отдал Ярослав Ивану Стародуб. В тот же год было мирно»[55].

Особым оказалось влияние военного поражения от татар на политический кругозор и самоидентификацию народа, а также на природу отношений между отдельными землями-княжениями. Мы уже обращали внимание на то, что по мнению авторитетных историков военные потрясения середины XIII в. и установление даннической зависимости от Орды привели к качественным изменениям в природе и содержании взаимодействия отдельных земель-княжений и их правящих домов между собой. Важнейшим изменением здесь становится завершение процесса формирования на Русском Северо-Востоке фактически самостоятельных государств, подчинение которых великому князю Владимирскому имело формальный характер. «Агония великокняжеской власти» в последней четверти XIII столетия, на которую обращают внимание практически все авторы, стала закономерным завершением этой формы внутриполитической организации русского общества и открыла дорогу возникновению новых форм, более приспособленных для решения внешнеполитических задач.

При этом политический кругозор русских правителей объективно расширился по сравнению с их предшественниками. В первую очередь, потому что они должны были действовать с позиции сравнительной слабости и в намного более комплексном, чем ранее, международном окружении. Другими словами, экзистенциальная угроза со стороны Орды и постоянное беспокойство на западном направлении создавали условия для более интенсивного процесса «взросления» русской государственности, по сравнению с предшествовавшими достаточно спокойными периодами. Теперь владимирские, тверские или московские правители и городские общины должны были учитывать в своих действиях факторы как внутреннего, так и внешнего характера.

В интенсивном взаимодействии с несколькими грозными противниками усиливается самоидентификация русского народа и его правящей элиты, чему также способствует деятельность церкви, а принимаемые политические решения приобретают новое качество. Рассуждая о последствиях правления Александра Невского, современные историки отмечают: «Александром Невским (как и митрополитом) руководили „соображения реальной политики“. Александр стремился остановить „развивающийся по нарастающей процесс образования все новых и новых суверенных и полусуверенных от центра общин“ с помощью сильной публичной власти, которая должна была выступить органом „объединенного территориально и административно союза волостей“. Т. е. речь в данном случае идет, не более и не менее, как о попытке формирования единого государственного пространства на территории Северной Руси»[56]. Таким образом, мы видим, что внешнеполитический кризис середины XIII в. создает импульс для движения общества в сторону новой формы государственности, и процессы, что в обычных условиях были борьбой за увеличение собственного могущества, оказываются помещенными в новый историко-пространственный контекст.