Стратегия Московской Руси. Как политическая культура XIII–XV веков повлияла на будущее России

Вторая точка зрения возникает под воздействием идей, изложенных великим С. М. Соловьевым в одном из томов его «Истории России с древнейших времен». Она состоит, в общих чертах, в отрицании серьезного влияния Орды и «монгольского периода» на развитие русской государственности: «У нас нет причины признавать сколько-нибудь значительное влияние (монголов) на (русскую) внутреннюю администрацию, поскольку мы не видим никаких его следов»[73]. Сейчас этого подхода, с большими или меньшими вариациями, придерживается большинство современных российских историков. Они указывают на многогранность и сложность отношений с Ордой, особенности даннической зависимости как формы отношений, при которой русские земли сохраняли суверенность в определении своей внешней политики и многое другое.

Работы таких выдающихся российских авторов, как Николай Борисов, Антон Горский, Юрий Кривошеев и других, следуют в рамках этой парадигмы и словно бы восстанавливают связь времен с русской исторической наукой периода ее наибольшего расцвета во второй половине XIX – начале XX в. Эти авторы, при имеющихся между ними расхождениях по поводу деталей, приходят к следующему: «Суть даннических отношений неминуемо влечет за собой вывод о сохранении монголами на Руси той общественной системы, которая сложилась в середине XII века и продолжала развиваться в начале XIII века»[74]. Ордынское нашествие стало, безусловно, крупнейшей трагедией и оказало наиболее серьезное внешнее воздействие на процесс формирования русской государственности. Трагедией, оказавшей при этом серьезное психологическое воздействие, поскольку «дань рассматривалась тогда в качестве позорной повинности, недостойной свободного люда», а «ощущение даннической зависимости (…), наносило общественному сознанию и народной психологии глубокую травму, вызывающую чувство пессимизма и безнадежности»[75]. Но оно повлияло именно на процесс развития, а не на природу этой государственности и общественное устройство русских земель – они шли своим, заложенным в «домонгольский» период, путем.

К приведенным выше оценкам мы, очевидно, должны добавить и то, что часто обходят в литературе, но что является важным именно в этой работе: Орда, даже в период ее самого большого могущества, никогда не вмешивалась в принятие русскими князьями решений по поводу отношений с другими противниками Руси: Литвой, Орденом или шведами. Нельзя, конечно, применять к столь далекой истории категории международного права, неизвестные нашим предкам. Но если воспользоваться современной терминологией, то отношения с Ордой никак не затрагивали важнейший атрибут суверенитета русских земель-княжений, связанный с решением внешнеполитических задач на других направлениях. Имеются свидетельства того, что в рамках самого значительного участия русских князей в военных предприятиях Золотой Орды – похода дружины великого князя владимирского Дмитрия Александровича – «русские князья (в 1277 г.) выступают по меньшей мере как равноправные союзники. Пользуясь правом победителей, они берут „корысть и полон“, а их действия одобряются командиром объединенного войска»[76].

Далее мы увидим, как формирующаяся великорусская государственность строила свои непростые отношения с Литвой, Орденом и шведским королевством. Однако в историографии и источниках нет примеров, когда ордынские ханы указывали бы русским князьям, как им выстраивать взаимодействие с этими соседями Руси. Нет также примеров того, чтобы ордынские правители приказывали русским князьям осуществить ту или иную военную экспедицию против Литвы или других народов. При этом сами русские князья активно вовлекали ордынцев в свои внутриполитические конфликты, действуя в рамках сложившейся до нашествия Батыя привычки, когда в «привлечении „поганых“ к междоусобной борьбе князей не было для того времени ничего исключительного, ничего противоречащего феодальной этике и обычной практике межкняжеских отношений»[77].