Кроме того, ландшафт является важным фактором некоторых видов хозяйственной деятельности, что затем приводит к появлению устойчивых привычек взаимодействия с пространством: «Занятие звероловством не позволяло русскому населению скучиваться в ограниченных пространствах, а влекло его к занятию возможно большего пространства. В поисках за зверьем русские люди проникали все далее и далее в лесную глушь и, найдя богатые звериные угодья и подходящее место для усадьбы или пашни по соседству с угодьями, оставались на нем на постоянное жительство»[120]
. И речь здесь идет отнюдь не об эпохе «освоения» русскими бескрайних просторов Сибири. В данном случае «лесная глушь» – это все территории к востоку от Новгорода и северо-востоку от современных Курской и Белгородской областей.Продвигаясь в земли современных Московской, Тверской, Ярославской, Владимирской, Ивановской, Костромской или Нижегородской областей, переселенцы из «изначальной Руси» предваряли то, что их потомки делали на пространствах за Волгой в XII–XIII вв., в пермских лесах в XIV–XV вв., а затем – за Уралом и на просторах Южной Сибири вплоть до Тихого океана. Доминик Ливен резонно указывает, что «для русского человека периода СССР было трудно определить, где кончается Россия и начинается империя, поскольку он продолжал вековую миграцию своих предков через степь». Добавим, что это было для него сложно в той же мере, как и для его предков на протяжении нескольких сотен лет до создания Российской империи, или для нас сейчас, когда мы пытаемся сформулировать политику в отношении стран-соседей[121]
. Освоение территории, таким образом, является одной из базовых черт русской культуры.Мы знаем, что Россия возникла как глубоко континентальная держава. Даже выход к ближайшим морям – Каспийскому, Черному и Балтийскому – не означает для нее прямой связи с Мировым океаном: все эти моря отделены от него проливами, которые могут контролировать враждебные России государства. Регионы, где Россия непосредственно выходит к Мировому океану – Арктика и Дальний Восток, – удалены от ее основных административных и промышленных центров. Поэтому отношение к морским пространствам у нас сформировано в контексте задач, которые приходилось решать в силу их удаленности, а не через понимание того, что море – это возможность. Однако со времени обретения ее основной территории Россия одновременно развернута к Азии, Европе, Среднему и Ближнему Востоку.
Такое положение позволяет ей выстраивать свою внешнюю политику на основе подлинной, а не сконструированной многовекторности, дает возможность дипломатического маневра одновременно на четырех направлениях. «Поворот к Востоку», о котором мы много читаем и слышим последние годы, – это в действительности для России явление вневременное, обусловленное уже ее первоначальным географическим положением и стремлением народа к расширению пределов своего проживания туда, где это не угрожает его безопасности. Однако оно всегда оставалось на периферии общественного сознания именно потому, что географические расстояния здесь остаются огромными и несопоставимыми с западным вектором. Русский ученый-географ В. П. Семенов-Тян-Шанский уже в начале прошлого века переживал о том, что по структуре экономики и населения Россия «имеет вид постепенно сужающегося зазубренного меча, тончающего и слабеющего на своем восточном конце»[122]
.Можно согласиться с основоположником классической геополитики на Западе Фридрихом Ратцелем в том, что география имеет важное значение и для природы самого государства, создает условия, в которых определяется его смысл существования: «Чем шире и яснее географический горизонт, тем обширнее политические планы и тем больше становится мерило.