Базовый великорусский ландшафт – это не знающее внешних физических пределов и покрытое реками открытое пространство, в равной степени опасное с точки зрения внешних угроз и приспособленное для непрерывного территориального расширения, когда для этого есть возможности. В этих условиях, по определению историка Валентина Бочкарёва, политика государства (московских князей и русских царей) шла за «продвижением широких масс населения, интересы которого в этом отношении совпадали с династическими стремлениями»[144]
. Совокупность географического контекста внешней политики определяется размерами пространства, которое государство может использовать в отношениях со своими соседями, его орографией и гидрографией. Прежде всего это имеет значение в вопросах войны и мира, поскольку «сражения, выигранные на незначительной по размеру территории, имеют больше шансов оказаться решающими, чем те же битвы, но выигранные на границе обширного театра военных действий, в пределах которого побежденные могут отступить вглубь, возвратиться на собственные земли, чтобы перегруппироваться»[145].Стратегическая культура Европы сформировалась в условиях, когда расстояние от столицы государства до его границ было, за редкими исключениями, крайне незначительным. В России эта проблема преодолевалась по мере «собирания земель» в рамках параллельного протекания внутриполитического процесса и отношений с соседями. И уже ко второй половине XV столетия в распоряжении московских князей были достаточно большие оперативные просторы. Надо отметить, что такими же преимуществами располагали наши основные противники – Золотая Орда, Великое княжество Литовское и королевство Швеция. В уязвимом положении находился только Ливонский орден, занимавший узкую полоску современной Прибалтики между землями-княжениями Руси и Балтийским морем. Таким образом, формирующееся Русское государство и его самые опасные конкуренты находились в равных геополитических условиях в том, что касается влияния географии на результаты военных столкновений. И ни одно сражение между ними не могло привести к решительному результату, поскольку за спиной у побежденных оставались значительные территории для перегруппировки. Это также сказалось на русской стратегической культуре и оценке достижимых целей войны: они практически никогда не могут иметь ультимативного характера и заключаться в полном торжестве над противником. Сражения всегда имеют приграничный характер, но по их ходу граница сдвигается, и окончательный результат может быть достигнут только в итоге совокупности достижений, ни одно из которых не представляет собой решительной победы. То, что Россия крайне редко исходит из задачи полной и окончательной нейтрализации своего противника, также является продуктом влияния особых географических обстоятельств, в которые велась наша внешнеполитическая деятельность на этапе первоначального накопления сил.
Нельзя при этом сказать, что особенно благоприятствующими были климатические условия, в которых непрерывное территориальное продвижение русского народа набирало силу в XIV–XV столетиях. Они в действительности были одними из самых суровых среди тех, которые возможны на пространстве Евразии. Адаптация к этим условиям заложила основу того, что сейчас Россия остается государством с наиболее высокой концентрацией населения в настолько высоких широтах. После разгрома населенных восточными славянами территорий в результате татаро-монгольского нашествия в середине XIII в. новый очаг русской государственности возникает там, где, по выражению Н. В. Гоголя:
Примерно так же оценивает природу Великороссии классик российской исторической науки С. М. Соловьев: