Стратегия Московской Руси. Как политическая культура XIII–XV веков повлияла на будущее России

Согласны мы или нет с такими меланхолическими оценками топографии Северо-Восточной Руси, но именно топография указывает на основную особенность жизненного пространства, где, с точки зрения Преснякова, «соотношение между количеством населения и размерами заселяемого пространства оставались неблагоприятными для интенсивной хозяйственной и социальной культуры»[148]. Другими словами, территории, занимаемые русскими людьми с целью обеспечить свои элементарные потребности, были всегда слишком велики для того, чтобы настолько незначительное население могло создать там нечто подобное по интенсивности социальной жизни тому, что было в Европе, Восточной или Южной Азии.

Демографическая проблема России не является исключительно результатом потрясений XX в., хотя они тоже внесли свой трагический вклад – население Русского Северо-Востока было традиционно незначительным, а обогнать по этому показателю, например, Францию мы смогли только в результате первого раздела Польши в конце XVIII столетия. Однако хронический недостаток людей сделал Русское государство чрезвычайно готовым к интеграции других народов, невзирая на их этнические и религиозные отличия. Другими словами, то, что для русской внешнеполитической культуры никогда не было свойственно стремление к завоеванию «жизненного пространства» в европейском смысле этого слова (через изгнание или уничтожение прежних обитателей), является продуктом сочетания идейных установок православия и прагматического стремления государства к увеличению числа подданных при невозможности этого добиться только с опорой на великорусский этнос.

Неблагоприятные с точки зрения демографии природные условия, таким образом, изначально стали предпосылкой для становления России как многонационального и многоконфессионального государства. И в последующем движение малочисленных русских переселенцев на просторы Сибири никогда не преследовало цели захвата земель коренного населения – казаки облагали аборигенов данью и шли дальше, совершенно не испытывая необходимости делать то, что творили на новых территориях европейские переселенцы в Северной Америке. Все вооруженные столкновения, известные нам, связаны с вопросом дани, а не захвата русскими территории в свое полное физическое владение. Присоединение к Русскому государству новых владений осуществлялось не через завоевание с последующим изгнанием местных жителей и правящих династий, а путем перехода их в подданство и наделения равными правами с великороссами.

Климат Великороссии совершенно не способствовал интенсивному сельскому хозяйству, но развивал у ее обитателей свой уникальный взгляд на окружающий мир. Современный историк отмечает: «Мягкой расплывчатостью отличались и древнерусские представления о времени. <…> Не будучи вполне уверенным в том, какое „лето“ нынче на дворе, наш беззаботный предок не особо интересовался и точными границами времен года. Во всяком случае, его представления на сей счет существенно отличались от наших. <…> Текучим было и время суток. Часы дня и ночи отсчитывали по солнцу: от рассвета или заката. Соответственно, такое понятие, как, например, „в третьем часу ночи“, передвигалось вместе со временем заката. За долгие века русский крестьянин научился жить в согласии с окружавшей его прихотливой природой Северо-Восточной Руси, подчинил ей весь уклад своей незатейливой жизни»[149]. И совершенно не удивительно, что в таких природных обстоятельствах «русского человека никогда не смущала некоторая неопределенность сроков, понятий и представлений. Напротив, в ней он чувствовал себя как рыба в воде. Возможно, неопределенность, открывавшая простор для интуиции и произвола, отвечала его подсознательной потребности в свободе выбора»[150]. Русская внешняя политика как культурный феномен формируется в географических и климатических условиях, где линейные и последовательные действия совершенно не отвечали окружающей среде.