Сергеев. Борисом?
Суровцев. Николай Емельянович, прошу! Так, значит, вы знали Бориса Сергеева? Ну, и что ж из этого?
Сойкин. Лейтенант танковых войск Борис Сергеев стоял со своими танками в нашем селе. Узнав, что я еду в тыл и буду проезжать мимо электростанции номер шесть, он просил меня зайти к его отцу. «Зайди, — говорит, — не пожалеешь. Расскажи дома, как я живу». Я и хотел сегодня это сделать. А вы меня задержали.
Сергеев
Талькин. Да, по-моему, дело совершенно ясное.
Суровцев. Но почему вы вдруг так поздно, в двенадцатом часу ночи, решили «сделать визит» товарищу Сергееву?
Сойкин. Мой поезд на Ростов идет в два часа ночи. Я хотел уехать сегодня же и потому решил, несмотря на позднее время, сделать, как вы говорите, «визит» товарищу Сергееву. Уж очень меня просил товарищ Борис навестить папашу.
Суровцев. Когда вы приехали сюда?
Сойкин. Сегодня днем приехал в город. К вечеру добрался сюда.
Сергеев. Вот видишь! Он, наверное, не тот, кого ты ищешь.
Талькин
Чекист. Но почему вы шли из рощи, а не по дороге, и почему вы побежали, когда я крикнул вам: «Стой»?
Сойкин. Я заблудился. Я же не знаю ваших дорог. Попал в рощу. Когда вы крикнули: «Стой!», я вначале испугался, думал — грабители, и потому побежал. Но как только вы выстрелили, я сразу остановился. Оружия со мной нет, защищаться нечем. Пусть, думаю, грабят, лишь бы жизнь спасти. К тому же, вы видите, нога у меня попорчена. Вы подошли, увидел я родные петлицы НКВД и сразу успокоился. Ясно?
Сергеев. Андрей Андреевич! По-моему, ясно! Как же ты решаешь?
Суровцев
Сойкин. Напрасно себя затрудняете, товарищ начальник.
Суровцев. Ничего, дело наше такое. Ведите!
Чекисты уводят Сойкина.
Суровцев. А ты, Николай Емельянович, не обижайся. Понимаю тебя, хочется тебе о сыне узнать, но потерпи немного. Проверим и, если все будет в порядке, доставим тебе этого Сойкина прямо на квартиру. Разговаривай с ним хоть целую ночь до утра. Война! Надо быть бдительным. Ну, я тоже пошел в отделение.
Сергеев. Что с вами? Вид у вас нездоровый!
Талькин
Сергеев. Мне тоже так кажется.
Талькин. И хоть бы Суровцев к вам, Николай Емельянович, уважение имел. Вы же старый член партии, крупнейший инженер, вас страна знает. А он вздумал вам еще лекцию читать о бдительности. Мальчишка!
Сергеев. Я думаю, он сам скоро убедится, что немного перегнул в своей бдительности. Я вас попрошу, Павел Петрович, вы жене моей ничего об этом случае не говорите. Она переживать будет.
Талькин. Пожалуйста! Я никому не скажу.
Слышен далекий нарастающий вой сирены.
Талькин. Что такое?
Сергеев
Завыла сирена на плотине, совсем близко. Гаснут огни на плотине, в поселке.
Талькин. Не может быть, чтобы немцы станцию бомбили!
Сергеев. Почему? Думаете, пожалеют? А может, железнодорожный мост намереваются бомбить? Он же совсем рядом!
Талькин. Это вернее!
Вдали прорвался луч прожектора, слышен шум мотора самолета, ударила зенитка.
Сергеев. Пойдемте скорее на станцию. Надо быть на постах.
Быстро уходят.
КАРТИНА 4
Кабинет директора ГЭС. Два окна. Дверь направо. Налево письменный стол. Телефон. Шкаф с книгами. Диван. На стенах портреты, схемы станции. На отдельном столике модель станции.
Волошин. Так ты советуешь заявление Талькина пока на парткоме не рассматривать?
Сергеев. Конечно. Ведь рекомендаций у него нет? А красивых слов об укреплении партии «в годину тяжелых испытаний», как он пишет в своем заявлении, недостаточно. Тут что-то не то. Я тебе как раз собирался рассказать кое-что о нем.
Волошин. Что именно?
Сергеев. Два дня назад, в ту ночь, когда задержали этого колхозного агронома Сойкина, Талькин почему-то со мной разоткровенничался. Развил целую теорию о том, почему не надо взрывать промышленные предприятия, в частности нашу станцию. Все добивался узнать, каково мое мнение по этому вопросу.
Волошин. С Суровцевым говорил об этом?
Сергеев. Нет.
Волошин. А ты скажи ему. Пусть заинтересуется.