Шурочка. Не надо, Павлуша! Я одна, быстро.
Со стороны плотины появляется Талькин. Он внимательно осматривает окрестности, смотрит на часы, садится на скамью и закуривает папиросу. Слева выходит Сойкин. С некоторой нерешительностью он подходит к Талькину.
Сойкин. Нет ли у вас, товарищ, спичек?
Талькин. Спичек нет, но могу дать прикурить от папиросы.
Сойкин
Талькин. Здравствуйте!
Сойкин. Здравствуйте!
Талькин. Я получил вашу записку. Вы очень неосторожны. Кто вас учил, спрашивается?
Сойкин. Лейтенант Кригер.
Талькин
Сойкин. Позвольте сперва передать вам эту штучку. Она давила меня все время, и я рад от нее избавиться. От лейтенанта Кригера.
Талькин. Знаете что, давайте уйдем отсюда подальше. Вот в ту рощицу. Здесь слишком открытое место. Я пойду вперед, вы за мной.
Через некоторое время справа выходит Суровцев с двумя чекистами.
Суровцев. Вы идите вдоль озера, обогните рощу с северной стороны и схоронитесь у старого кургана, где стоит триангуляционная вышка. Вам будут видны и дорога, и тропинка из рощи. Всех подозрительных задерживайте. Понятно?
Чекист. Так точно, товарищ Суровцев.
Суровцев. А я здесь останусь. Действуйте!
Чекисты уходят. Справа выходит Сергеев.
Суровцев. Николай Емельянович? Что так поздно гуляешь?
Сергеев. Ходил щиты на плотине проверять, воду пропускают. А ты что здесь делаешь? Уверен, во всяком случае, что это не прогулка!
Суровцев
Сергеев. Может быть, просто гуляет кто-нибудь?
Суровцев. Нет, брат, так просто ничего не бывает. Хоть директором станции ты, а за станцию и я головой своей отвечаю. Проверю, спокойнее буду себя чувствовать.
Сергеев. Это верно!
Суровцев. Как дела?
Сергеев. Как будто в порядке. Люди работают с большим подъемом. Только
Суровцев. Вранье! Эти слухи распускаются врагами, немецкой агентурой. А наши, по глупости, что ли, часто их подхватывают! В результате иной вполне советский человек становится по сути дела невольным врагом, сеет панику, неуверенность. Ко мне в отделение довольно часто таких болтунов приводят. И кто? Само население. Конечно, без курьезов дело не обходится. Однако кое-кого накалывают правильно. Посадим, разберемся, смотришь — немецкий агент. Сволочи! Как дома у тебя?
Сергеев. Да вот Борис что-то давно не пишет...
Суровцев. Тише, кто-то идет!
Появляется Талькин. Он идет медленно, опустив голову, заложив руки за спину.
Суровцев. Товарищ Талькин!
Талькин
Суровцев
Талькин
Суровцев. Но вы-то как раз не на луну, а в землю смотрели, когда шли.
Талькин. Привычка с малых лет, знаете. Что ж в небо глядеть? Это идеализм. Я же по натуре своей материалист. Под себя смотрю, в землю.
Суровцев. Интересно! Скажите, вы никого не встречали, пока шли?..
Талькин. Никого! Да я вот тут, на берегу озера, сидел, в двух шагах. Не то чтобы природой наслаждался... куда мне в моем-то возрасте! Страдаю бессонницей и часто по ночам брожу, себя утомляю, чтобы хоть под утро забыться тяжелым сном... А что, вы ожидаете кого или... ищете?
Суровцев. Нет, никого. Так просто спросил. Ну, я пойду!
Талькин. Совсем не заметил вас. Задумался!
Сергеев. О чем?
Талькин
Сергеев. О нашей станции?
Талькин. Да! Я шел и думал: неужели нам придется взрывать нашу станцию? Фронт приближается. Последние сводки Информбюро малоутешительны. Хотя темп продвижения германской армии, по сравнению с первыми днями войны, неизмеримо замедлился, однако линия фронта еще не стабилизировалась. Может, — я не говорю обязательно, — но может наступить день, когда немцы окажутся в непосредственной близости от нас. Что мы должны тогда делать? Взрывать станцию или нет?
Сергеев
Талькин. Но какова ваша личная точка зрения на этот вопрос?
Сергеев. А ваша?
Талькин. Видите ли... Пусть только этот разговор останется между нами. Это, понимаете, сугубо личный разговор, не служебный. Я буду откровенен.
Сергеев