Стравинский

– Не расстраивайся. Можно и без скотства прожить… Опьянел.

– Ты вообще помнишь меня, Иона?

– Конечно.

– Точно помнишь?

– Так я уже ответил. Никогда не забывал тебя, Филипп. Разве что сегодня? Немного. Но только первые минуты, несколько минут, а потом сразу же вспомнил… Ты ведь Филипп? Конечно. Можешь не отвечать.

– А почему молчал?

– Когда?

– Я с тобой говорил, много говорил, рассказывал тебе обо всем, о себе, вопросы задавал, трепетные вопросы, говорил, рассказывал, спрашивал, говорил, а ты всё молчал, и молчал, и молчал. Кажется, со значением молчал. Многозначительно. Лес молчания.

– Дремал.

– Утомился?

– Утомился, задремал.

– Ты не болен?

– То неведомо. Недомогаю самую малость.

– Тебе нельзя.

– Нет.

– Ни в коем случае.

– Знаю.

– Встретились, и слава Богу.

– Слава Богу.

– Хотел с тобой поговорить, расспросить, задать вопросы, не просто вопросы, но животрепещущие вопросы, насущные, краеугольные, жизненно важные вопросы. Хотелось, хочется ответов комментариев, замечаний, примечаний, пусть и намеков, рекомендаций, пусть и наставлений. Хотелось, хочется… А как Иона? А как иначе, Иона? Раз уж так случилось? Раз уж ты зашел, Заглянул на огонек, что сомнительно, но надежда сохраняется. Хочется, хотелось, хочется. А теперь?

– А что теперь?

– Теперь с тобой можно говорить, поговорить?

– В каком смысле?

– Сейчас ты слышишь меня?

– Слышу. Очень хорошо слышу. Сейчас особенно хорошо слышу.

– Могу я задать тебе хотя бы еще один вопрос?

– Почему же нет?

– Хотя бы.

– Почему бы и нет?

– А ты не играешь? Бывает, играют. Знаешь, еще есть такие, бывает, играют. С виду как будто не играют, а они играют, хотя виду не подают. И такие встречаются. Ты хотя бы не играешь?

– Нет.

– И я могу спросить тебя о чем-то важном, краеугольном?

– Обязательно.

– Это действительно важно для меня, Иона. Пожалуйста.

– Спрашивай, невзирая ни на что.

– Иона…

– Слушаю тебя.

– Скажи, Иона…

– Слушаю тебя.

– Скажи, Иона, почему в чреве я смерти не боялся, а теперь боюсь? Почему?.. Старею?.. Потому, что старею?.. И надобно ли ее бояться, смерти?.. А, может быть, и хорошо, что стал бояться? Прежде, в чреве, например, не боялся, а теперь вот стал бояться.

– Так ее нет как будто, смерти-то.

– Ты так думаешь?

– Смерть, соглашусь с тобой, всегда рядом. Но ее нет. Видишь ли, ей, чертовке, не до нас. Я, любя, иногда ее чертовкой называю. Чертовкой, рыбкой. По настроению. У нее, чертовки, свои дела, заботы. К нам она тоже иногда заглядывает, но ненадолго. Согреться, отдохнуть. Посидит тихонько, улыбнется, она улыбчивая, обратил внимание? посидит и уходит. А ты думал, что она за нами охотится?.. Много чести. Мы о себе слишком высокого мнения. Подростки. Спим с открытыми ртами. А едва проснулись – тотчас желваки в дело пошли. Нехорошо это.

– Ты хочешь сказать, что мы не умираем?

– А какой смысл умирать? Жить, жить, а потом вдруг умереть. Так что ли? Таким ты представляешь себе земной путь?

– И мы никогда не умираем?

– Почему же? Умираем, конечно.

– Не пойму тебя.

– А что такое смерть? Кто-нибудь знает? А давай разберемся. Давай?

– Давай.

– Какая она, смерть, по-твоему?

– Не знаю.

– Видишь как?.. Смерть не кричит, не заявляет о себе. Люди вопят, скотина вопит, а смерть – никогда. Если захочет поиграть – накроет прохладным хитоном. Точно ветерок подул. Больше ничего. Приятный такой ветерок… Признаюсь, я часто молил Бога о смерти. Да и теперь, пожалуй. Пометь у себя в дневнике. Как, ты разве не ведешь дневник, при такой повседневности? Не рачительно. И не удивляйся. Я ведь, Филипп, прохудившаяся лодчонка. Брошен у берега. Рачками и водорослями поедаем. Моя миссия выполнена. Да и мир изменился до неузнаваемости.

– Какая-то ерунда получается, прости Иона. Я ведь с тобой серьезно разговариваю, а ты дурака валяешь, прости.

– Да я ведь глуп, Филипп. Ты сейчас в самую точку попал.

– Я-то с тобой серьезно разговариваю, а ты дурака валяешь, прости.

– Вот ты спрашивал, не болен ли я? Так и есть. Болезнь моя называется глупость. – Смеется. – Кроме того глуховат. И здесь ты угадал. Притом глохну уже давненько.

– Вижу, тебе хочется играть со мной.

– Не обижайся. Не думай так. Я игрив только что от твоего вина. И то – в себе, не напоказ. Просто ты меня хорошо знаешь, вот и заметил. Больше никто не заметил, будь уверен. Опьянел немного. Но ты сам виноват.

– Очень жаль. О многом хотел расспросить тебя, да вижу, ничего не получится.

– Спрашивай, спрашивай, Филипп. Я весь внимание. Постараюсь ответить на любой вопрос. Мне совсем не хочется тебя обидеть, Филипп, честное слово… Я вспомнил тебя. Ты – Филипп. И у тебя отличное вино. Букет, послевкусие. Крепкое вино, Филипп. О чем ты хотел спросить?

– Давай еще немного о звере поговорим. Хочется утешиться, а приятные воспоминания утешают.

– Так уж приятные?

– Для меня приятные. Давай поговорим о звере, прошу.

– Уж я говорил, не помню ничего. Да и не было меня там.

Филипп встает, направляется к стойке.

Иона возвращает его на место, – Хорошо, что ты хотел узнать о звере?

– Ничего.

– Помогу, чем могу.

– Давай, посидим еще немного, просто так посидим, да я пойду работать.