Стравинский

Пума обращается к Филиппу, – И никакого дивного растения из него не вырастет. И не выросло бы. Запаха нет. Где же это видано, чтобы из черной метки или змеиного глаза что-нибудь вырастало? Само семечко крохотное. Если это семечко. Навряд ли. Но и скрыть его невозможно. Нужно иметь совсем никудышнее зрение, чтобы не увидеть это семечко. Если это семечко, а не змеиный глаз. Корней разобрался бы, но он по тавернам не ходит. Презирает меня. Меня все презирают. Пусть, как хотят. Как хотите, мне всё равно. Поздно уже что-то менять. Дивное семечко. Крохотное. Боюсь, на языке его даже не почувствуешь. Это какая же должна быть змея? Разве детеныш? Змеиный детеныш? Кто-то убил маленького. Зачем. Столько жестокости! Иона прав. И Ваал прав. Всё знаем, а поделать ничего не можем. Центрифуга. Во всяком случае, на языке его точно почувствуешь. Думаю, на то и расчет. Выпиваешь стаканчик, и, вдруг – бац, что-то во рту! Не годится. Почувствовать не получается. Что-то мелкое. Семечко? Разве семечко? Откуда семечко? Зачем семечко? Ведь если его положили туда, это что-нибудь, да значит? Филипп, как думаешь, если семечко положили в бокал, это что-нибудь да значит?

– Розыгрыш. Примитивный розыгрыш. Фокус.

Нет, нет, – едва слышно бормочет Пума. – Надо бы поискать. Филипп – хороший человек. Не мог, не может. Здесь что-то другое, кто-то другой.

Филипп пытается понять, – Что ты там бормочешь, Пума?

– Заступаюсь за тебя.

– Заступаешься за меня? Перед кем?

– Перед собой. Я плохо подумал о тебе, вот теперь борюсь с собой. Плохо подумал. – Наигранно смеется. – Даже смешно. Ну, какой смысл травить тебе своих гостей? Да, я задолжал тебе. И много задолжал. В большей степени Ваалу. Но Ваал почти что святой. Он и с дождем разговаривает, и сам с собой. Сам с собой я тоже разговариваю, а вот с дождем – извините. Не всем дано. Это же многолетнее наблюдение. Ваал и гору от вулкана заговорит, если понадобится. Лично я нисколько не сомневаюсь. Какой смысл такому чудотворцу травить какого-то Пуму. И что это за имечко такое, Пума? Тебе же Филипп, не скрою, много задолжал. Да и от кого скрывать? Ваал знает. Я у него весь как на ладони. Не насекомое, конечно, но близко. А задолжал, действительно, много. Но это в моем понимании – много, а для тебя-то это пустяки. Разве не так, Филипп? И потом, ты знаешь, что я всегда отдаю тебе долги. Пока еще не знаешь, но позже узнаешь непременно. Пушкин тоже должен был, и что? Мелко, мелко. Не зря Иона ушел. От стыда ушел. Нет, это не отравление. Что-то другое. Некий особый предначертанный поступок. Как если бы не кит проглотил Иону, а Иона проглотил бы кита. Прости, Филипп. Я дурно подумал о тебе. Не Пушкин я – сволочь. И все же. Зачем ты это сделал, Филипп? Зачем, объясни? С какой целью, Филипп? То, что хотел подурачиться отвергаю! За что? Одно скажи, за что?

– Мне нечего сказать тебе, Пума.