Стравинский

идут Алеша часослов журавль

идет Введенский пешеход

всегда идут и навсегда

еще катится голова

капусты из-под или над

катится исподволь и вот

Алеша часослов журавль

и вот Введенский пешеход

идут не ослабляя шаг

слепые в общем навсегда

им грузчик грузовик топор

какая разница судьба

всегда приветит и убьет

не важно сердце голова

капусты или пешеход

Алеша часослов журавль

уже заказан переплет

оконный крест оконный кот

идет Введенский пешеход

за ним катится голова

за ним журавль и пешеход

тугая улица и мед

голодный в общем навсегда

всегда дрова всегда омёт

вмерзают високосный год

всегда без кожи навсегда

подслеповатые дома

слепые в общем навсегда

туда война сюда война

идут не ослабляя шаг

Алеша часослов журавль

еще Введенский пешеход

22. Сонная терраса. Салют

Семен Семенович и Арктур возвращаются от Стравинского в сопровождении бродяг-вольнодумцев Игоря и Петрова. Горчичный гул четвержан постепенно тает, уступая место серебристому хрусту снега. Тесный еловый дым остался позади, зимний воздух с каждым шагом становится всё прозрачнее.

Какое-то время шествуют молча. Детская тоска по отшумевшему празднику витает редкими восторженными снежинками, вспыхивающими на мгновение и тут же исчезающими в томном бархате вечера.

Первым голос подает Петров, самый цыган из всех окрестных бродяг, – Однако кровь играет.

– Всегда так, – отзывается тот, что моложе, белокурый Игорь.

– Вам бы петь друзья, – замечает Веснухин.

– Кому петь-то? Кому и кто? – обреченно вздыхает юный бродяга, морщась и потирая висок обугленными пальцами.

Петров немедленно возвращает интонацию на должную высоту, – Ну-ну, ну-ну-ну-ну-ну мне! Кому петь? Разве песня для того? Пели, поем и петь будем. Кто? Все. И поем. Кто-то в голос, кто-то про себя. Нас не будет, ничего не будет, а песня останется. Слов не станет, а песня останется. Еще и прибудет.

У полковника проступают слезы.

– А вам, полковник я прямо скажу, героическая вы личность. Огненная и высокая. Высокий огонь. Выше всех. К слову, как вы смотрите на гараж?

– В каком смысле? – спрашивает Веснухин.

– Без обиняков. Мы все больны обреченностью буден. Человек не для того рожден по образу и подобию. Но большинство опускает руки. Сами или при помощи своих учителей безропотно укладываются в прокрустово ложе. На том, в сущности, жизнь и заканчивается, – одаривает грозовым взглядом Игоря. – Оттуда и речи типа что петь, зачем петь, для кого петь… Зла не хватает. Полковник прикажет, и грянем. Верно, полковник?.. У кого и не было, голос прорежется. Верно, полковник?.. Так что вы скажете по поводу гаража?

– В каком смысле?

– Обстоятельства лишили нас сегодня содержательной беседы. Осталось щемящее чувство недосказанности. Гараж, точнее крыша гаража – тот укромный уголок, где в отзвуках нового философского костра в полной безопасности неспешно сможем мы предаться комментариям и грёзам. Видите впереди над сугробом сонную террасу? Там наш привал, очаг и беседа. Там прячем мы себя и свою свободу от строгих людей. Туда призываю я вас, дорогой полковник и верного вашего спутника, боевого товарища Арктура. Еще не поздно вечеровать. Что скажете?

Веснухин мечтательно улыбается. Арктур чует неладное, – Видите ли, дорогой Петров, это, конечно, прекрасное предложение, но, видите ли, дорогой Петров, хозяйка наша и супруга Семена Семеновича Полина Ивановна всякий раз, когда Семен Семенович отсутствует долго, чрезвычайно волнуется, а у нее болезнь желудка и бессонница. Кроме того, за нами следует настоящий волшебник Насонов, и лучшей компании вам будет не найти.

За долгие годы бродяжничества Петров научился угадывать самые изысканные уловки и хитрости, так что задумка Арктура изначально была обречена на поражение.

– Уважаемый Арктур, – парирует Петров. – Нам ли не знать, что такое Насонов, и сколь желанно ваше отсутствие вашей восхитительной хозяйке и супруге? Она пьет как нектар каждую минуту покоя. Исходя из этого, предполагаемый раут – не что иное, как эпизод счастья для четырех тружеников в прямом и переносном смысле, и, надеюсь, для одного благородного коня.

Полковник мямлит, – Ну, что ты, Арктур, в самом деле? Можно ли так-то? И причем здесь Полина Ивановна? Как же не пойти, когда уж пришли?