Стравинский

Вот что можно было бы услышать от меня, случись посторонняя беседа не важно на какую тему. Но я стараюсь избегать посторонних бесед. Посторонними я называю беседы с так называемыми здоровыми людьми – соседями, домочадцами, зваными и незваными гостями, прохожими, продавщицами, пожарными, турками, водолазами, сантехниками, рекламными и страховыми агентами, бедуинами, философами, товарищами по несчастью, депутатами и почетными гражданами. Они хорошему не научат. Зато я многому учусь у своих пациентов. Можно спорить, но, по моим наблюдениям, мои пациенты, представители большого круга или большого облака. Облако, как вы понимаете – иносказание. Мы же, так называемые здоровые люди, статисты и репортеры малого круга – жители малого облака. Варимся в собственном соку, питаемся собственным дыханием, а также углекислым газом. С точки зрения космоса – анаэробы.

Космос, как вы понимаете – иносказание.

Собственно, путешествие на помойку – единственное путешествие, которое я теперь позволяю своему физическому телу. Хотелось бы, конечно, как в юности, посещать хотя бы иногда анатомический театр, но там – коллеги, так что такие визиты – всегда встречи, беседы. А свое отношение к разного рода беседам я живописал. Специфика профессии, годы, да и нервишки шалят. Ужасный возраст, когда всех знаешь, и тебя все знают в большей или меньшей степени.

А с Климкиным спокойно хорошо. Он молчит, и я молчу. Иногда, правда, говорим подолгу, но, преимущественно молча.

В сущности, большой ребенок этот Климкин. Отсюда пытливость ума, новые знания, готовность к полету, беспричинному смеху, неприятие упадка, разночтений и прочие чудеса. Всякое такое полезно и продлевает жизнь. С рюкзаком не расстается. Черт его знает, что там у него в рюкзаке? Загадка. Будоражит.

Тоже полезно иногда. Продлевает жизнь.

Вот, хочется пожить еще. Зачем? – вопрос не ко мне.

Погулял немного – и в укрытие, ибо…

Мы боле не в силах удерживать нити несуществующих событий.

24. Костер. Зияние

Костер. Спирт. Черный хлеб.

Конь бубнит на ухо Веснухину, – Чувствительно прошу вас, пригубливайте, стаканами не пейте, Семен Семенович. Они к такому напитку привычные, у них здоровье, семьи нет, а у вас головокружения. Помрете, не ровен час, что со мной будет?

Полковник отмахивается, – Нельзя меня в такую минуту трогать, Арктур. Разве не знаешь? У меня теперь кураж, я в такую минуту слеп и опасен. Побереги себя, меня побереги. Не видишь разве, какой разговор? Я такого разговора всю жизнь ждал!

– Что Полина Ивановна скажет?

– Убью.

Конь умолкает, садится в точности как человек. Никогда не доводилось мне видеть, чтобы кони так садились. Сел, копыта сложил, безучастно наблюдает за гримасами огня.

Петров витийствует, – Что не говори, крепко привязаны мы к своим яблоням и грушам. Хвостами да помочами. Иные к ножке стула или решетке на окне. И оторваться нет никакой возможности, ибо хвосты и помочи эти – продолжение нас самих. Без помочей нас нет. Как бы мы не храбрились, как бы ни хвастались, к смерти совершенно не готовы. Ни я, ни юный мой товарищ Игорь.

Игорь слегка захмелел, перечит, – Я совершенно готов ко всему.

Веснухин, уже крепко во хмелю, сочувствует, – Молодость, бравада. Скольких таких вот храбрецов приходилось вести, погружать, вытаскивать. Памятуя, отрочество миг, но Отечество всегда. Памятуя, Отечество – отец. Петрову, – Да, трагически юн товарищ твой, Лель. Он не Игорь – он Лель. Белокурый Лель.

Петров продолжает, – С другой стороны, что мы без шепотов и криков? Из двух звуков составили целую философию. Озвучили, но воли не дали. Поймали на лету, переодели, переобули, наполнили смыслом и пустили по салонам смущать пытливые умы. С виду – забава, шалость. Игривость налицо. Но вот бал окончен. Проходит день, неделя, и вдруг ты понимаешь, что-то неуловимое, тревожное, новое путешествует в тебе. Как будто зуд. Духовный зуд. Э-э, да ты отравлен брат. К зеркалу. Что там? Пятнами пошел, что и требовалось доказать.

Смеется, – Не волнуйтесь, нет, конечно. Гипербола-с. Не мог удержаться… Этот яд не столь опасен, как кураре, например или мышьяк. А рассудок кормить надобно. Без корма рассудок чахнет. Так что без философии никак. Сами философы, замечу, забавнейший народ. Наблюдать за ними одно удовольствие. Я бы сказал, болезненно забавный народец. Возьмем Канта…

Арктур вздрагивает, – Пожалуйста, Канта не троньте. Если не затруднит. Очень прошу.

– А что, собственно, Кант? Собственно, почему? Почему не Кант, собственно?

Полковник поясняет, – Арктур к Канту неравнодушен. Почитает, фигурально выражаясь. Просто до исступления.

– Так уж и до исступления?

– Именно так. Может цитировать сутки напролет.